Я перестал дрожать. Мои ноги в меховых унтах Когана отошли, а может быть, это воспоминания детства теплой волной захлестнули и согрели меня?..
…Саратов принял нас не сразу.
Несколько кругов над заснеженным городом сделали пилоты на неповоротливом ТБ-3, пока решились идти на посадку.
Кое-как приземлились на ухабистом поле, с жестокой тряской и ощутимыми ударами об угловатые грузы в тесном фюзеляже.
— Целехоньки! Чего еще можно ждать лучшего от этого рейса? — радостно сказал Марк Трояновский, и мы поднялись со своих мест.
— Товарищи! На сегодня все! Кто имеет предписание следовать до Сталинграда, вылет завтра в восемь утра. О ночлеге позаботитесь сами… — объявил командир корабля.
Смуглый, чумазый бортмех пропустил нас к железному трапу.
— А я вас знаю, товарищ капитан третьего ранга! — широко улыбаясь, обратился ко мне механик с легким азиатским акцентом. — Вы меня, конечно, не помните! Мы с вами летели из Караганды в Алма-Ату… Мотор на Эр-пятом зачихал над Балхашем, припомнили? Такие случаи и хочешь — не забудешь!
Случай я помнил хорошо: тогда сердце в пятки провалилось, но все обошлось благополучно. Мотор «прочихался» и заработал нормально. Механика я, к сожалению, не помнил.
…В городе у почтамта мы расстались. Коган и Трояновский пошли давать телеграмму в Москву, а мы с Левинсоном отправились на Кировский проспект.
Я шел по родному городу, и щемящая тоска сжимала сердце. Сейчас он показался мне маленьким, приземистым. Дома и улицы, которые подавляли меня раньше величавой красотой, оказались серыми, заурядными. А я хвалился в самолете друзьям, что Саратов красивее Москвы. Что же произошло? Я вырос, а все осталось прежним? Да, тот город, который солнечным теплом согревал меня в воспоминаниях, безвозвратно ушел в прошлое. А этот суровый, холодный, со снежными завалами, крест-накрест заклеенными окнами, бедно одетыми, озабоченными людьми ничего общего не имел с «моим» Саратовом.
Мы переночевали у моих родственников и утром отправились на аэродром.
Наш гофрированный гигант, натужно ревя четырьмя моторами, еле-еле оторвался от заснеженной дорожки и, чуть провалившись над обрывом Соколовой горы, медленно поплыл над Волгой. Застывшая Волга. Зеленый остров и Пески с красным тальником поверх снега растаяли и исчезли в серебристой дымке. Я закрыл глаза, и передо мной возникла Волга в весеннем разливе. Вспомнились Зеленый остров и мама с братишкой в лодке… Все отлетело прочь — и мороз, и гул моторов, и суровая военная действительность.
— Ты что, заснул? Спать на таком морозе опасно! — Левинсон вернул меня к действительности, хлопая ладонями по спине. — Смотри! Что это?
Я взглянул в иллюминатор и увидел совсем рядом с гофрированным крылом истребитель И-16.
— Так близко от крыла, чуть не задел!
— Смотри! Он пошел на новый заход!
Хорошо было видно даже летчика: каждый раз, пролетая мимо нашего самолета, он поднимал левую руку.
— Непонятно, приветствует ли он нас или подает какой-то сигнал нашему летчику?
«Ишачок» несколько раз повторил облет, потом, пройдя над крылом бомбардировщика, отвалил в сторону. Вскоре появились пять новых истребителей. По два с каждой стороны и один поодаль.
— Как под конвоем!
— Не под конвоем, а под охраной! — веско сказал Марк Трояновский.
Через несколько минут ТБ-3 пошел на посадку прямо на снежное поле. Это был военный аэродром под Сталинградом.
В Сталинграде наши пути разошлись. Коган и Трояновский отправились на Южный фронт, а я и Левинсон на пустом санитарном поезде в тепле и уюте добрались до Туапсе. Море встретило нас свирепым штормом. В городе бушевал ледяной норд-ост. Снежные заряды стремительно неслись по пустынным улицам, и мы с трудом добрались до старшего морского начальника.
В Севастополь с каким-то заданием срочно направлялся тральщик. Вот на нем мы и получили разрешение идти. В крошечной кают-компании командир тральщика познакомил нас с журналистом из «Комсомольской правды» старшим лейтенантом Семеном Клебановым. Он направлялся в осажденный город спецкором газеты.