— Ветер свежий, слегка поболтает, но я вижу, что вы «морские волки» и вас так запросто не укачаешь, — сказал командир, не без ехидства улыбаясь, и быстро поднялся по трапу наверх.
Через минуту прозвенела боевая тревога, взревели моторы и тральщик, вздрогнув, стал плавно набирать скорость.
— Ну, ребятки, сейчас наподдаст. За молом такая кутерьма — кипит море, — сказал Клебанов. — Я днем был на эсминце, брал интервью у командира — посмотрел за брекватер, и страшно стало. Кто как, а я моментально укачаюсь… Вот, может, лимоны помогут… — Он смущенно вынул из чемоданчика пару лимонов и почему-то покраснел, как бы заранее извиняясь за то, что с ним может быть впереди. На вид ему было лет двадцать, светлоглазый, круглолицый блондин, полноватый для своих лет, среднего роста, он как-то сразу расположил нас к себе.
Левинсон тоже волновался.
— Первый раз выхожу в море, — признался он и тоже достал из рюкзака два ярких душистых лимона.
— Знаете, друзья, уж если укачивает, то лучше торчать на берегу… — начал было я, но тут же очутился в противоположном углу кают-компании вместе с Левинсоном и его лимонами. Мы оба стояли на четвереньках. Клебанов стонал под столом.
— Ну все! Вышли за брекватер. Теперь покрепче держитесь за что успеете!
Я видел, как побледнели оба мои спутника. Они, поднявшись, крепко вцепились в ручки кресел, но это мало помогало.
— Горизонтальное положение самое лучшее, лежите и держитесь покрепче за что-нибудь.
Я с трудом поднялся в рубку. За мокрыми черными стеклами с треском билась вода. Привыкнув к темноте, я стал кое-что различать. Огромные черные волны с бледно светящимися пенными гребешками догоняли нас и обрушивали на корму тонны ледяной воды. Она с ревом катилась по палубе и со стоном разбивалась, патыкаясь на стальные надстройки и зенитные орудия.
— Попутный ветер пригонит нас раньше на пару часов! — вроде бы с сожалением произнес командир корабля. — Нарушение графика в военное время — ЧП!
— Не ждут и могут принять за врага? — спросил я.
— Бывали и такие случаи!
— А если сбавить ход?
— Сразу видно, что вы не моряк! Крутая волна! Ни сбавить, ни изменить курса нельзя, грозит оверкиль, да и мины на борту… — Его красивое, обветренное лицо было сосредоточено. Прищуренные глаза, подсвеченные слабым зеленым светом, будто бы пронизывали мрак за мокрым стеклом рубки. Если бы чувствительность кинопленки была такой же, как у нашего зрения! Какие бы чудеса зритель увидел на экране!
Как бы читая мои мысли, командир тральщика сказал:
— А вообще-то жаль, что вы не можете снимать в такой сложной и интересной ситуации. Отличные были бы кадры.
Он прав, командир, но — увы…
Ветер выл и ревел, рассеченный тросами, с треском рвал брезентовые чехлы на орудиях и пулеметах…
Как там внизу мои спутники? Это их первое штормовое испытание.
Я сошел вниз к ребятам. Надо отдать им должное, все, несмотря на великие муки и страдания, не потеряли чувства юмора.
— Скоро обед? — стараясь быть веселым, спросил вдруг Левинсон, крепко держась обеими руками за ручки кресла, которое на шарнире делало крутые повороты влево и вправо.
— Обед? Ночью?
— Мы очень проголодались!
Не выдержав такого мучительного диалога, старший лейтенант Клебанов застонал и порывисто отвернулся к стенке.
— А как же лимоны?
Левинсон безнадежно махнул рукой.
…Когда на рассвете мы вошли в Камышовую бухту, по акварельно-розовому небосклону ворчливым громом катилась глухая канонада. Меня охватило волнение.
Эхо повторило четкую дробь пулемета. Мы пересели на катер, и он помчал нас в Севастополь. Качка прекратилась, но мы все продолжали чувствовать ее и, измученные, нетерпеливо ждали, когда же ступим на устойчивую землю.
Из-за мыса показались сначала черные столбы дыма, а за Константиновским равелином — Севастополь, наполовину задымленный пожарами. По правому борту проплыла колонна с распростертым над ней орлом, и вот и Графская пристань. Я ждал появления крейсера «Червона Укра!'на».
— Смотрите! Здесь на крейсере в двенадцатой каюте живет мой друг оператор Рымарев. Я вас познакомлю. Упрям и прямолинеен, в беде незаменимый товарищ… Странно! Где же «Червонка»?
— На дне, товарищ капитан третьего ранга, — сказал стоявший у штурвала мичман.
— Быть не может!