Перед тем как подали ужин, официанты разносили напитки, и шла оживленная беседа. Черчилль проталкивался в толпе, обмениваясь с гостями двумя-тремя фразами, и мы с переводчиком премьера Бирзом следовали за ним. Павлов тем временем оставался рядом со Сталиным и Молотовым, которых окружали английские и американские дипломаты. Подойдя к наркому путей сообщения Кагановичу, премьер-министр поинтересовался, как ему удалось добиться эффективной работы транспортной системы России.
— Если машинист локомотива не выполняет своих обязанностей, я поступаю с ним вот так, — ответил Лазарь Моисеевич, проведя пальцем поперек горла и осклабившись.
Надо признать, в тяжелейший период войны, в условиях бомбежек, острой нехватки подвижного состава, недостатка топлива и квалифицированных кадров железнодорожный транспорт, хотя и со страшным напряжением, все же выдержал испытание. Но думаю, что железнодорожниками тогда владел не только страх, но и понимание своего долга перед фронтом и тылом.
Во время обеда послышались залпы орудий: Москва салютовала войскам Красной Армии, занявшим венгерский город Сегед. В дни пребывания Черчилля в Москве он неоднократно был свидетелем ликования москвичей, собиравшихся на Красной площади отметить очередную победу. Советские войска освободили Ригу, приближались к Восточной Пруссии. На Западе войска союзников, освободив Париж, двигались к Рейну. Все это создавало приподнятое настроение, сказавшееся и на атмосфере памятного ужина в британском посольстве.
Черчилль с вдохновением рассказывал Сталину о своей недавней поездке в Италию и о том, с каким энтузиазмом его приветствовал там народ…
Сталин охладил пыл премьера, заметив, что та же толпа совсем недавно славила Муссолини. Это не понравилось Черчиллю, и он перевел разговор на другую тему.
Черчилль принялся рассуждать о том, как важно сохранить сотрудничество трех держав в послевоенное время. Был ли он искренен? Думаю, вряд ли. Ведь именно он своей фултонской речью 1946 года, по сути дела, первым провозгласил начало «холодной войны». Но в 1944 году в обстановке, когда СССР нес главное бремя борьбы против гитлеровской Германии, важно было убедить Сталина в том, что его приняли в компанию западных демократий.
— В будущем мире, ради которого наши солдаты проливают кровь на бесчисленных фронтах, — говорил британский премьер своим, рассчитанным на историю, высокопарным слогом, — наши три великие демократии продемонстрируют всему человечеству, что они как в военное, так и в мирное время останутся верны высоким принципам свободы, достоинства и счастья людей. Вот почему я придаю такое исключительное значение добрососедским отношениям между возрожденной Польшей и Советским Союзом. Из-за свободы и независимости Польши Британия вступила в эту войну. Англичане чувствуют моральную ответственность перед польским народом, его духовными ценностями. Важно и то, что Польша — католическая страна. Нельзя допустить, чтобы внутреннее развитие там осложнило наши отношения с Ватиканом…
— А сколько дивизий у Папы Римского? — внезапно прервал Сталин рассуждения Черчилля.
Британский премьер осекся. Он никак не ожидал такого вопроса. Ведь речь шла о моральном влиянии Папы, причем не только в Польше, но и на всем земном шаре. А Сталин, еще раз подтвердив, что уважает только силу, вернул Черчилля на землю из заоблачных далей.
Затронули проблему Югославии. Сталин предупредил, что, по мнению Тито, хорваты и словены никогда не согласятся сотрудничать с королем Петром и его эмигрантским правительством, находящимся в Лондоне. Иден сказал, что король Петр весьма интеллигентен, а Черчилль добавил, что он очень молод и еще наберется опыта.
— А сколько ему лет? — спросил Сталин.
— Двадцать один, — ответил Иден.
— Двадцать один! — возбужденно воскликнул Сталин. — Петр Великий стал править Россией в семнадцать…
Наш вождь любил делать ссылки на царственных правителей Российской империи. Перед Потсдамской конференцией Гарриман, находившийся среди встречавших советскую делегацию на вокзале поверженной столицы «третьего рейха», спросил Сталина, приятно ли ему оказаться победителем в Берлине.