Нет и нет катера. Сутки прошли. Что-то там случилось. Самим надо выбираться. А путь нам преграждает открытая врагу стрельнинская бухта. У нас ни кислородных костюмов, ни шлюпки.
В парке множество деревьев срублено гитлеровцами для дзотов. Поленницы дров высятся. "Ну, разве не варвары? - с укоризной говорит Забейко. Сколько леса уничтожить!"
Стали плот сооружать. Трос у нас остался от резиновой шлюпки. Связали им несколько бревен.
Ночью отвалили от берега. Вдруг кричат: "Иван!"
А мы вперед продвигаемся. Снова окрик: "Плыви сюда, стрелять буду!" А мы дальше продвигаемся. Тихо стало. Еще прокричали два раза и выпустили ракету, вторую, третью. Скорей свернули в камыши. Они давай туда палить. А мы все дальше от этого места к берегу отходим. Скрылись, как гуси, в самых густых зарослях...
Страшно есть хочется! Стали выдергивать камышинки. Сам корешок беленький, мягкий, правда, безвкусный, но, наверное, питательные вещества имеет. Подкрепились и снова стали уходить.
Разгребаем камыши - тучи мошкары поднимаются. Мелкие-мелкие мошки нависли над головами. Сроду такой твари не видел! Водой обливаемся, ныряем в воду. Только вылезем, а их опять полчища. Смотрим друг на друга и не узнаем. Все лица распухшие, глаза ничего не видят.
Решили выйти из этого болота и пробиваться к нейтральной зоне. Пристань огибать долго, она далеко в море уходит, сразу нас увидят.
Только показались из зарослей, опять ракетами все осветили. Снаряд рядом упал, воздушной волной плот раскидало по бревнышку. Осколок пробил мой комбинезон и застрял в мякоти ноги. Вода заливать начала, на грунт потянуло. Кадурин говорит Забейко: "Тимофей, плыви скорее вокруг пристани, посмотри, не встречают ли там?"
Ушел он, а мы с Колей зацепились за бревно и поплыли. Боль в ноге страшная. Хотели рану перевязать в воде - никак не удается, бревно скользкое. А гитлеровцы бьют по зарослям, думают, что мы на прежнем месте.
Выбрались наконец на берег. Кадурин меня поддерживает. Смотрим, Забейко сидит в воде. "Свои не подпускают, - говорит, - за неприятеля приняли". И действительно, только мы вышли к нашим окопам на передовой, как врежут из станкового пулемета - головы не дают поднять.
Обычно, когда разведчики уходят, все воинские части и дозоры предупреждаются: на таком-то участке действуют разведчики. А мы обязаны были вернуться на катере совсем в другом месте. Здесь нас не ждали, потому и встретили так неприветливо.
Кадурин и Забейко перетащили меня в рыбачий канальчик, встали во весь рост и подняли руки вверх. Тут нас и взяли в плен наши солдаты. Повели на командный пункт. А навстречу начальник опергруппы дорогу переходит. "Вот, говорим, - наш капитан".
- Товарищ капитан, это ваши люди?
А нас разве узнаешь. Смотреть страшно: гидрокомбинезоны разодраны, гимнастерки без рукавов, мокрые, распухшие.
Капитан пригляделся к нам:
- Это же "гуси-лебеди"! Но что за вид?
Он сразу посадил нас в машину и отправил в штаб. Доложили мы там обстоятельно о прибрежной разведке, и наши батареи точно ударили по гитлеровским укреплениям: за оскверненный Петергоф! За срубленные рощи! За умолкнувшие фонтаны!
3. СНЕГУРОЧКИ
А с наступлением зимы "гуси-лебеди" превратились в "снегурочек". Высматривали движение неприятельских частей по линии Володарка - Стрельна Петергоф. С ночи ложились в мешки на лед, метрах в трехстах от вражеского берега. Надевали белые халаты с блестками. Сверху подзасыплют еще снежком, чтобы слиться с местностью. Белая марлечка на лице. Утром летит самолет и совсем не замечает нас. Питание с собой, тут и ели в мешке. Целый день наблюдали, что творится во вражеском стане, и сообщали обо всем в штаб.
Помню, однажды выскакивают с криком немецкие солдаты на лед, рубят воронки и ставят в них щиты-мишени. Прямо против нас готовятся стрелять. А из мешка сразу не вылезешь. Если покажешься, то как черный жук на белой бумаге. Солдат целая рота. Ну думаем, пропали! Кричать друг другу - далеко лежим, да и шевелиться опасно. Дело табак!
А наши дальномерщики наблюдали. Видят, нам угрожает опасность. С ближней батареи нашим стрелять нельзя. Как только она своими хоботками-стволами пошевелит, вся немецкая артиллерия на нее обрушится
Сообщили на дальнюю батарею в Лисий Нос. Оттуда из трех орудий и ударили по фашистам! Паника, крики, раненых хватают, убитых тащат. Еще, еще ударили! Снаряды прямо через наши головы свистят.
Мы вжались поглубже в снег. А фашисты врассыпную. И щиты оставили. Сами стали мишенью для наших снарядов. Мало, кто убежал. А мы продолжали наблюдение до вечера, пока смена не пришла.
Так зимой и летом в годы жестокой блокады обороняли город Ленина наши водолазы-разведчики.
РЕЧНОЙ ТРАМВАЙ
Но видел я дальние дали
И слышал с друзьями моими,
Как дети детей повторяли
Его незабвенное имя.
(Н. Заболоцкий)
Был конец ноября 1942 года.
Нева казалась пустынной, и только возле Тучкова моста, ломая корку льда, пытался развернуться буксир. На его винт намотался стальной трос. Капитан подергал судно, убедился, что сбросить трос невозможно, и позвал водолазов.
Вскоре он уже кричал вниз через медную трубочку;
- Проворачивай!
Ледяная вода вскипела. Это завертелся освобожденный винт.
Мы уложили разбросанное на льду водолазное имущество и забрались греться в буксир.
- Располагайтесь! - сказал нам водолаз Лошкарев. - Будьте как дома.
Лошкарев сам недавно переселился на этот буксир. В его дом на Васильевском острове попала бомба.
- Все разгромлено, - сказал он, - будто Наполеон прошел - этаж на этаж наехал!
Наши исхудалые, костлявые, почти прозрачные руки жадно тянулись к теплу, захватывая горячее пространство над чугункой. Тяжелый керосиновый запах олифы поднимался от кастрюльки с жидкой пшенкой.
- Варю вот на обед, - виновато сказал капитан буксира.
- Неплохо. В Осиновце водолазы лепешки пекли, а сверху дождик поливал вместо масла.