И теперь я катаю пальцами такой катышек, а сам не отвожу глаз от чуть приметного на вечерней воде кончика перяного поплавка. Поплавок стоит около листа кувшинки. Справа от поплавка, сантиметрах в тридцати, еще точно такой же лист. Листья кувшинок и впереди, и здесь, возле моей лодки, - поплавок осторожно опущен в небольшое окошечко среди листьев-блюдцев. Под поплавком всего сантиметров семьдесят пять воды. И там, в воде, почти у самого дна неподвижно завис катышек ржаного хлеба, смешанного с ватой и щедро сдобренного подсолнечным маслом, точно такой же, какой, между прочим, катаю я сейчас пальцами.
В лодке, возле сиденья, небольшая корзиночка, сплетенная из сосновой дранки. В корзиночке дно выстелено жесткими перьями шершавой осоки, а на осоке пяток тяжелых рыбин, тускло поблескивающих в вечерних сумерках июльского северного лета.
Поплавок неподвижен. Кажется, он заснул, заснул надолго, до утра. Но я уже знаю, что именно сейчас, в сумерках, и подходит к берегу самая крупная плотва, самая крупная сорога, как зовут плотву здесь, на Севере. Сейчас чуть различимо в сером тумане наступившей ночи поплавок двинется в сторону и станет тонуть. И почти тут же подсечка и резкий толчок-потяжка в сторону. А потом рыба кинется вправо, влево, потом еще и еще, но уже короче, тише. И наконец плотва-сорога, широкая, тяжелая, окажется в лодке - сначала у меня в руках, а потом и в корзинке, выстланной зелеными листьями-перьями осоки.
После каждой новой поклевки и каждой новой плотвы окошечко среди листьев кувшинки долго успокаивается. Я закатываю крючок в новый хлебный катышек, не тороплюсь забрасывать - все равно ждать, когда вода, листья, потревоженные напуганной рыбиной, снова заснут. Потом поплавок снова ложится на воду, почти тут же встает и снова замирает около листа-блюдца. Справа от поплавка, сантиметрах в тридцати, еще один точно такой же лист, такой лист и впереди поплавка и в сторону к лодке... Ждать приходится минут пятнадцать. И снова поплавок чуть приметно начинает двигаться, тонуть. Это еще одна плотва-красавица подошла к моему оконцу в траве и соблазнилась хлебным катышком, пахнущим ржаным тестом и подсолнечным маслом.
К полуночи клев затихает. Часа полтора приходится сидеть в лодке, сидеть неподвижно, чтобы не беспокоить ночную воду. Уезжать отсюда не хочется - место оказалось счастливым, его жалко потерять, не найти в предутреннем тумане: "А вдруг в другом окошечке не будет такой плотвы..."
Рассвет приближается медленно, сумрак расплывается нехотя, лениво. Ты снова начинаешь вглядываться в темноту. Ты уже вроде бы и видишь кончик поплавка. Темная палочка-пенек неподвижна. Да, еще рано - рыба еще не вышла к траве. И вдруг удилише резко кивает в сторону и неровно скользит по борту лодки. Подсечка. На крючке рыбица, тяжелая, большая, упрямая. Нет, ты не видел своего поплавка - за поплавок ты принял какую-то палочку, торчащую из воды, а поплавок к этому времени уже утонул - плотва ухватила хлебный катышек, потянула в сторону, засеклась и рванула удилище...
Сейчас рыбина ушла в траву. Леска поднимает на себе листья кувшинок листья нехотя сползают вниз, к воде. Рыбины больше не слышно. Неужели сошла? Опускаешь удилище, ослабляешь леску... Потяжек нет. Перебираешь удилище руками, добираешься до кончика, берешь в руки леску, тянешь на себя, крючок рвет листья один за другим. Плотвы нет - она сошла с крючка.
Уже видно воду, видно листья вокруг, видно кончик поплавка. Все неподвижно, настороженно. Проходят пятнадцать, двадцать... тридцать минут поклевки все нет. Проверяешь насадку. Катышек цел. Подбрасываешь еще одну горсть прикормки - разбухших в воде хлебных крошек. И снова ждешь. И снова пустая тишина. И только когда совсем рассвело, поплавок, чуть вздрогнув, плавно заскользил в сторону. На крючке оказалась небольшая плотвица. Она не сопротивлялась и сразу успокоилась в корзине.
Над разливом раздался голос первой утренней чайки. Потом появились еще и еще белокрылые птицы. Следом за ними отправились на охоту и крачки, пронзительно перекликаясь друг с другом. Поклевок больше не было.
Солнце уже поднялось, грело по-летнему жарко. Еще немного, и его лучи осветят донышко того окошечка-колодца среди ли-стьев кувшинок, где с вечера ждал я встречи с плотвой. Пора домой.
Что помешало плотве прийти сегодня утром? Может быть, та ночная неудача, та потерянная рыбина как-то определила дальнейшие события? А может быть, изменилось атмосферное давление и ожидается вскоре перемена погоды? А может быть, по утрам хорошая плотва вообще не заходит сюда?
В траве ударила щука, ударила хлестко, звонко по утренней воде. У лодки появилась стайка мальков. Я протянул руку, и тень от руки опустилась на воду, прямо над стайкой мелкой рыбешки, и рыбешки тут же прыснули в разные стороны. Потом снова собрались вместе, но чуть в стороне, и снова очень медленно двинулись от моей лодки к траве, туда, где вечером появлялась крупная плотва-сорога. ..
Ятва
К осени малек на таежных озерах собирается в большие стаи и в хорошие тихие дни медленно ходит по озеру у самой поверхности. Часто среди мальков выплескиваются и белые игривые плотвички-сорожки. Сорога идет рядом с мальком, но немного ниже. Еще ниже идет окунь, а под сорогой и окунями короткими перебежками крадутся щуки. Эти четыре "этажа" рыб двигаются по озеру взад и вперед. Их путь зависит от ветра и от характера озера. Первые два "этажа" зовут ятвой. Когда играет-гуляет ятва, то кажется, что озеро все время вспыхивает яркими частыми искрами. В ветер и дождь ятва западает на дно и прячется в берега. Тогда на озере мрачно и пусто.