это просто мотив из-за стеклопакетовых окон
что теряет споткнувшийся ветер за чьей-то пальбой
пусть впотьмах словари предлагают все новые ноты
этот сонный шансон неразборчив и неразличим
и поэтому ждут перемен и поют повороты
то туда, то обратно по кругу известных причин
но из множества слов ты не сложишь совсем никакого
продолжения всех так прекрасно расчерченных схем
ведь словесная ткань так тонка, что не станет основой
когда нужен кирпич в ослепительно твердой руке
черный сгусток ночной чуть сереет, сырея под утро
растворяется днем в городской непролазной толпе
хоровые напевы которой до дури беспутны
а центральные арии розданы тем, кто по ходу успел
и немного осталось до коды по имени вечность
хоть последних страниц дирижер до сих пор не прочел
только снова сгустится до черного серая нечисть
и тогда вспоминаешь, что пел о зиме Башлачев
чужим
Чужим ключом свою откроешь дверь,
И верь – не верь, но в темноте дрожащей
Сверкнет крыло, и тени – ровно две –
Метнутся врозь, и – мир тебе, входящий.
Из коридора – в комнатный предел,
Дверной косяк с тебя снимает мерки,
К пятирожковой люстровой звезде,
И книгам, тихим жертвам этажерки.
Вот выгнутый от старости экран,
Где мир твой прежний, мутно-черно-белый,
Давно не вторит серым вечерам –
Забытый, пыльный, неживой, но целый.
Вот старый шкаф, что раньше был большим,
Раскособочил высохшие плечи,
Храня внутри и тайны детских игр,
И пустоту оставленных отечеств.
В последний раз присев на чемодан,
Закуришь, оглядишься – все на месте.
Шагнешь к дверям, тем самым, навсегда,
Прощальный взгляд запутав в занавеске.
Щелчок замка. И больше не вернуть
До слез знакомый несравненный запах.
Тебе теперь пора в иную суть.
Ты изгнан в рай, чтоб там по аду плакать.
картинное
не упал стою наблюдаю как
в этой самой нынешней из картин
ты впадаешь в каспийское море спин
белой шапочкой напоминая флаг
или буй подумал и покраснел
словно в детстве когда еще был знаком
только с самым первым черновиком
мизансцен в недавней пока весне
а вокруг все голуби да ларьки
чемоданы сданные в руки с рук
никаких обид никаких разлук
только вдаль плывущие огоньки
и шумит вокзал и шуршит метро
под ногами где-то на глубине
и привычной суетной песней мне
забивает уши чужой герой
и я чувствую как закипает ночь
мы как оголенные провода
от которых держаться сейчас подальше
велит злой диктор но все равно
если поперек стобетонных шпал
ты летишь звездой разведя лучи
об одном взывая молчи молчи
но стишок по ходу я накропал
ненастье
ты вышла из дождя так просто и спокойно
шагнула в ближний круг и завертелась в нем
развеяв так легко нахохлившийся холод
и замиравший мрак с неискренним огнем
по линиям причин, приличий и последствий
по трекам и стихам, сквозь выжатый бурбон
напротив ни о чем, и рядом не по средствам
весь вечер на манер то рэмбо, то рембо
вникая в тонкость рук и талый танец пальцев
теряя счет часов на тонком ремешке
я позабыл о том, как снова оказался
на этих островах в безвременной реке
но вечер вышел злой и нелицензионный
за глюком новый глюк, а там перезагруз
и новый поворот под лепет телефона
расставил по местам недоуменных муз
и ты, как тот плакат, что ветер рвет на части
как новый плюс один в недоуменье спин
разбавив темноту, оставила в ненастье
незавершенный день под номером один
Дубль два
Из холода ныряя в темноту,
Пройди подъезд – чистилище для лишних,
Звонком взорви задверные задвижки,
Ответа нет, но ключик тут как тут.
Включая свет, не торопись узнать
Сакральных стен холодную несвежесть,
Паркет протертый, что скрипит все реже,
Простых обоев толстую тетрадь.
С затертых пленок только рыжий шум,
Винил исчиркан и приправлен пылью,
Но лишь они напомнят – были, были
Все эти дни под ником "не дышу".
Страниц белесых тающий стриптиз
Округлый свет выхватывает наспех,
Сальери сгинет в тришестом моцартстве,
Под танец букв не выходя на бис.
Читая многих, не теряй свои
Слова, не размочи их, словно корку,
Назначенную рыбам на прикормку.
Река мелка, и всех не напоить.
Когда повсюду золотой телец,
Наивно ждать серебряного века.
И ночь поет, и небо где-то сверху,
Но не пытайся следовать стреле.
перепост-модерн
позабыв о стремленьи вниз
к несмываемой пустоте
на разбеге опять завис
соответственно – не взлетел
просто выпал в шаги вдоль стен
воздух здесь – словно супер-клей
водостойкий, что твой момент
и горючее на нуле
и сужается птичий клин
перспективе обратной верь
ведь как минимум – сам прикинь
параллельных должно быть две
только все, что тогда – увы
по причине дурных страстей
не выходит из головы
или прочих больных частей
не проходит пройдоха день
да и ты по шагам не в счет
пишешь свой перепост-модерн
а тебе бы – в полет, в полет…
Она теряет ритм
Она теряет ритм, и рушатся попарно
И стены и мосты. Примерно пополам
Тень делится на две в предчувствии удара.
Куранты начеку, и тишина по швам
Ползет все ниже. Нот не хватит до подвала,
А там опять замок у каждого угла.
И остается ждать того полуфинала,
Когда она опять возникнет в зеркалах
То в белом без белья, то в бесконечно алом,
То в черном через ночь, то в злачно золотом,
То в красном на краю, и спектра явно мало,
Но где сидит фазан, и главное – за что?
Какой архипелаг бумаг продавит вечность,
Какой уйдет в огонь, забытый или злой?
Но ритм растворен, и вечер быстротечен,
И снова на часах момент, когда гурьбой
Слова валились с губ и падали под ноги,
И каждый тихий шаг – шуршанье тишины,
И нам по сторонам, и мы не по дороге,
Отъявленно вольны, отравленно равны.
Но более, чем боль, несносней синусоид –
Устои пустоты, истошные штрихи,
Дабы за дамбой лет, в нехватке алкоголя –
Пустая голова. Стихи, стихи, стихи…
Одиссейное
Эти ветры сметают всех,
Кроме хмари по-над Невою.
И поэтому, не присев,
Сразу с улицы – в море, в море
Улетает бумажный змей,
На котором – святая Троя,
В даль, которая все прямей.
Да и как тут не быть героем,
Если память не пустотой