— Въ томъ-то и дѣло, что до копѣйки.
— Сколько денегъ-то было?
— Восемь гривенъ, да сорокъ — рубль двадцать… Да думаю тридцать копѣекъ не вытащили-ли у пьянаго, потому по разсчету не выходитъ. Спросили мы сначала съ Емельяномъ одну сороковку, потомъ другую… Емельянъ тоже ставилъ… Да по стаканчику… да пару пива… Платокъ я на постояломъ у татарина за двугривенный купилъ, а подъ вечеръ проснулся подъ навѣсомъ — ни платка, ни Емельяна, ни денегъ.
— Думаешь, Емельянъ обчистилъ?
— Нѣтъ. Емельянъ свой человѣкъ. Емельянъ самъ восемь гривенъ получилъ и все пропилъ. Мало-ли тамъ на постояломъ было народа — ну, и обшарили. Я видѣлся съ Емельяномъ сегодня. Емельянъ не возьметъ. Онъ говоритъ, что въ канавѣ спалъ. Сегодня въ кабакъ нашъ сунулись — намъ сказываютъ, что Петръ Михайлычъ здѣсь гуляетъ.
— Гулялъ, да ужъ отгулялъ. Тутъ онъ страсть какъ чертилъ!
— Чертилъ?
— Уму помраченье.
— Ну, вотъ поди-жъ ты: второй разъ я не могу на него попасть.
Опять почесываніе затылка.
— А этотъ очень сурьезный, говоришь, человѣкъ? — кивнулъ мужикъ на избу.
— Кремень, — отвѣчалъ егерь.
— Да можетъ быть грибовъ-то купитъ?
— Не ѣстъ онъ грибовъ. Никогда ничего не ѣстъ, окромя бикштекса. Самъ говядины кусокъ привезетъ, заставитъ хозяйку сжарить бикштексъ, съѣстъ, тѣмъ и сытъ. Чай съ баранками пьетъ и самъ баранки съ собой привозитъ.
— А женѣ въ подарокъ можетъ статься грибы-то и купитъ? Я-бы за пятіалтынный.
— Никогда ничего не покупалъ. Ни грибовъ, ни рыбы, ни ягодъ. Тутъ ужасно его обхаживали и ни Боже мой.
— А семъ-ка я попытаюсь? — сказалъ мужикъ. — Можетъ статься женѣ-то и купитъ?
— Ступай, ступай… Ничего тебѣ отъ него не очистится. Сурьезный онъ человѣкъ, — отстранилъ егерь мужика рукой.
Мужикъ умоляюще вскинулъ на него глаза.
— Постой… А можетъ на мое счастье и удастся? — сказалъ онъ. — Не удастся насчетъ грибовъ, — я раковъ наловлю. Мнѣ только ребятишкамъ сказать — и раки черезъ часъ будутъ. Ты вотъ что, Амфилотей Степанычъ, ты пропусти меня. Получу съ него пятіалтынный — тебѣ пятачковый стаканчикъ поднесу, право слово поднесу.
Егерь улыбнулся и сдался.
— Иди, иди, а только не таковскій это человѣкъ, — сказалъ онъ. — Сурьезный… Такой сурьезный, что у него въ Крещеньевъ день и льду не допросишься.
— Ну, вотъ спасибо, спасибо… Все-таки я попытаюсь, — заговорилъ мужикъ, поднимаясь по ступенькамъ крыльца.
— Ты ноги въ сѣняхъ о рогожу оботри. У насъ вчера послѣ Петра Михайлыча всѣ полы въ избѣ мыли! — крикнулъ ему вслѣдъ егерь.
— Хорошо, хорошо, въ лучшемъ видѣ оботру.
Послышалось, какъ мужикъ скоблилъ въ сѣняхъ ногами о рогожу.
Въ избѣ, за столомъ, на старомъ краснаго дерева диванѣ съ клеенчатымъ продраннымъ сидѣньемъ помѣщался около потухшаго уже самовара пожилой плотный человѣкъ съ сѣдой щетиной на головѣ, одѣтый въ желтую замшевую куртку съ лисьей оторочкой и высокіе охотничьи сапоги. Такъ какъ въ избѣ было довольно жарко, то онъ распахнулъ куртку, что давало возможность видѣть надѣтую на немъ красную канаусовую рубаху съ косымъ воротомъ, запрятанную въ брюки. Выхоленная подстриженная полусѣдая борода обрамляла лицо его. Онъ ѣлъ бифштексъ. Передъ нимъ сидѣла на полу собака и смотрѣла ему прямо въ. глаза, ожидая подачки. Вошелъ мужикъ, держа передъ собою грибы и поклонился.
— Хлѣбъ да соль вашей милости, — сказалъ мужикъ.
— Спасибо. Что надо? — спросилъ охотникъ.
— Грибковъ у меня не купите-ли? Грибы на удивленіе. Хоть во дворецъ поставлять.
— Не требуется.
— Такъ-съ… А послѣ бикштеса-то любезное дѣло-бы для вашей милости грибковъ покушать.
— Не ѣмъ грибовъ.
— Такъ-съ… Собиралъ я ихъ для Петра Михайлыча. Охотникъ тутъ у насъ одинъ есть, наѣзжаетъ. Чудесный господинъ, душа… Но вышла такая незадача, что я съ грибами, а онъ уѣхалъ.
— Знаю Петра Михайлыча. Пьяница извѣстный.
— Да вѣдь для насъ, господинъ, хмельной-то охотникъ лучше. Что намъ пути отъ сурьезныхъ-то?
— Ваше дѣло.
— Купите, сударь, грибочковъ-то хоть для супруги вашей въ гостинецъ. Въ Питеръ ей и свезете.
— Въ томъ-то и штука, что не женатъ.
Мужикъ переминался съ ноги на ногу.
— На марку мнѣ надо. Письмо въ Питеръ племяннику на барку послать требуется, а денегъ на почтовую марку нѣтъ — вотъ я изъ-за чего, — сказалъ онъ. — Купите, сударь, за пятіалтынничекъ, выручите.
Охотникъ молчалъ и ѣлъ бифштексъ. Мужикъ смотрѣлъ прямо ему въ ротъ.
— Не купите?
— Нѣтъ. Сказалъ вѣдь, что нѣтъ — ну, и проваливай.
— Можетъ раковъ купили-бы, такъ я живо принесу. У меня ребятишки ловятъ — во какихъ.
— Ничего не надо.
— Ну, ягоды брусники? Брусники сейчасъ такой предоставлю, что на удивленіе.
— Ничего не требуется, и уходи ты вонъ.
— Эка незадача! — почесалъ мужикъ затылокъ. — А вотъ ужъ Петръ Михайлычъ всего-бы купилъ и опохмелилъ-бы меня. Главная статья, что мнѣ марку…
— Въ стеклянномъ стаканчикѣ? — спросилъ охотникъ.
Мужикъ вздохнулъ.
— Эхъ, господинъ, господинъ! А хоть бы и такъ? Всѣ мы люди и всѣ человѣки… — сказалъ онъ.
— А главное прибавь: пьяницы.
— Да вѣдь не пить-то хуже. Кто не пьетъ — у того души нѣтъ. Вотъ вы сидите и кушаете, а на столѣ…
— Однако, ты проваливай. Надоѣлъ.
— Дозвольте вамъ хотя за сороковочкой сбѣгать.
— Проходи, проходи… Я не пью.
— Меня-бы попотчивали, егеря… Ужъ такое у насъ здѣсь въ деревнѣ положеніе, что пріѣзжающіе охотники завсегда отъ мужичковъ пользуются.
— Егерь! Выгони его! Чего онъ ко мнѣ присталъ! — крикнулъ охотникъ.
Мужикъ пятился и говорилъ:
— Баринъ, а баринъ, прикажите мнѣ хоть какое угодно дѣло сдѣлать за пятіалтынный отъ вашей милости. Либо пошлите куда, либо что.
— Егерь! Амфилотей! Да гдѣ-же ты? Амфилотей Степанычъ! Иди! Баринъ зоветъ! — раздался за стѣной визгливый голосъ хозяйки.
— Желаете, господинъ, я вамъ цвѣтовъ изъ барской усадьбы спроворю? — продолжалъ мужикъ.
— Фингалъ! Пиль его! Бери! Гони! — крикнулъ охотникъ собакѣ.
Собака кинулась на мужика. Мужикъ выскочилъ за дверь.
— А къ мировому за эти штуки? Желаете къ мировому? Вотъ я сейчасъ пойду къ уряднику и протоколъ составлю. Она меня за штанину… — бормоталъ изъ другой комнаты мужикъ, перемѣнивъ-тонъ.
Слышался и голосъ егеря:
— Что, не говорилъ я тебѣ, что они у насъ этого не любятъ, а ты лѣзешь!
— Амфилотей Степанычъ, будь свидѣтель. Травятъ собакой — и собака меня за штанину…
— Не тронула его собака, не тронула, — говорилъ охотникъ.
— Ей-ей, клокъ вырвала.
— Проходи, проходи… — выгонялъ егерь мужика.
— Какъ проходи? Помилуйте, долженъ-же я за свое безчестье… Она за штанину… Штанина денегъ стоитъ. Человѣка собакой травить. Хозяюшка, ты слышала?
— Ничего я не слыхала. Ты самъ лѣзъ и надоѣдалъ барину, — переговаривались за стѣной голоса.
— Нѣтъ, врешь, слышала. На судѣ скажешь. Я подъ присягой.
— Егерь! Да уйдетъ онъ или не уйдетъ? — кричалъ охотникъ.
— Уйти… Уйти послѣ такого предразсудка нешто можно! Собаками травить… За что она мнѣ штанину порвала? Давайте три гривенника, такъ уйду.
— Проходи, проходи! Ничего тутъ тебѣ не очистится, — говорилъ егерь.
— Баринъ, а баринъ, дайте хоть пятіалтынный за безпокойство, а то я, ей-ей, старосту кликну. Такъ невозможно… Скандалъ… Караулъ!
— Егерь! поди сюда… — позвалъ охотникъ.
Егерь вошелъ.
— Вотъ дай ему, мерзавцу, пятіалтынный и наклади въ шею… — сказалъ охотникъ, вынимая изъ кошелька деньги.
Егерь понесъ мужику монету. Изъ другой комнаты послышался голосъ мужика:
— Вотъ за это спасибо… Вотъ за это благодаримъ покорно… А то вдругъ собаками травить!
— Проваливай, проваливай! Довольно ужъ… — говорилъ ему егерь.
1898