— Ну, вотъ и я пилъ. Чудесная водка. Дозвольте, сударь, еще стаканчикъ изъ фляжечки. Богъ Троицу любитъ.
— Смотри, не усни опять. Уснешь — и ужъ на сей разъ тигра во снѣ увидишь, а то такъ леопарда.
— Вы, сударь, все сомнѣваетесь, что меня медвѣдь обнюхивалъ? Онъ не только меня обнюхивалъ, но и поцарапалъ лапой. Вонъ на шеѣ царапина. Я ничкомъ лежалъ, а онъ подходитъ — нюхъ, нюхъ… Потомъ видитъ, что я не шевелюсь — лапой меня по шеѣ. Тутъ я свѣта не взвидѣлъ и всѣхъ своихъ чувствъ лишился. Этимъ-то меня Богъ и спасъ. Медвѣдь подумалъ, что я мертвый, и отошелъ прочь. Вѣдь онъ такая животная, которая съ мертвымъ человѣкомъ не занимается. Посмотрѣлъ, видитъ, что человѣкъ безъ движеніевъ, и не дышетъ и пошелъ прочь. Это мнѣ изволите стаканчикъ?
— Да ужъ что съ тобой дѣлать — пей. Только ты вотъ что… Ты пей и закусывай. А то у васъ извадка пить и ничего не ѣсть. Ты еще и того бутерброда не съѣлъ.
— А я его вотъ на этотъ стакашекъ приберегъ. Думаю, баринъ добрый, поднесетъ еще, такъ семъ-ка я…
— Нѣтъ, ты ѣшь. Пить и не ѣсть нездорово. Да и хмелѣешь скоро. Вотъ тебѣ еще хлѣбъ, вотъ тебѣ колбаса.
— Много благодарны, ваша милость. Ваше здоровье! Тьфу!
Мужиченко выпилъ и плюнулъ.
— И что это за водка у господъ! — продолжалъ онъ. Кабы нашъ кабатчикъ такую водку держалъ — рай красный бы былъ. А то у насъ водка…
— Ты ѣшь, ѣшь, не оставляй. Тогда и руки перестанутъ трястись.
— Я съѣмъ. Мы, сударь, люди-охотники. Привыкли и липовымъ листомъ закусывать. Пожуешь липовый листикъ, а то и березовый — вотъ и закуска. Желаете, ваша милость, я вамъ хорошаго щенка украду? Только ужъ этого щенка нужно держать не здѣсь, а въ другомъ мѣстѣ, потому бабунцовскій егерь, какъ взглянетъ, сейчасъ и догадается. Пойдутъ разговоры, а тогда что хорошаго!
— Отъ чьей суки-то? — спросилъ охотникъ.
— Сука три медали имѣетъ — во какая сука, а отца изъ-за шестидесяти верстъ сюда привозили. Красавецъ песъ и только что не говоритъ. За пять рублей я для вашей милости въ лучшемъ бы видѣ укралъ. Прикажете-съ?
— Нѣтъ, не надо. Зачѣмъ тебя въ грѣхъ вводить!
— Что за грѣхъ, помилуйте… Вотъ ежели бы вещію какую, а то щенка!
— Да можетъ быть онъ и рубля не стоитъ?
— Говорю вамъ, сука съ тремя медалями. За отца-то двѣсти рублей давали, но тамъ не согласились отдать. Песъ умнѣй меня — во какой. Ну, за три рубля я вамъ украду, ежели пять рублей дорого.
— Нѣтъ, не надо.
— Очень ужъ мнѣ вамъ услужить-то хочется, потому вы баринъ хорошій, ласковый. Желаете за рубль?
— Да вѣдь я же сказалъ, что не надо.
— Ну, себѣ украду. Одно вотъ только — баба у меня не путевая, не воспитаетъ, — проговорилъ мужиченко, видимо хмелѣя. — Всѣ ея понятія только одному, чтобы пива выпить, а на это нѣтъ, чтобы щепка вынянчить. Ахъ, сударь, кабы мнѣ другую бабу, то совсѣмъ бы я человѣкомъ сталъ!
— А что? Развѣ нехороша? — спросилъ охотникъ.
— Баба — король, но, будемъ говорить такъ, гуляющая… Судейскаго генерала Ивана Астафьича знаете? Я ужъ и то ему говорю: «Эхъ, говорю, ваше превосходительство, кабы вы помогли, чтобы мнѣ съ моей бабой разводомъ…» Оттого у меня и хозяйства нѣтъ черезъ эту самую бабу. Помилуйте: я выпивши — собаки не кормлены. А вѣдь господа спрашиваютъ, отчего собака худѣетъ. А ей плевать на собаку… Ей что? Ей только бы самой гулять. Дозвольте, ваша милость, еще папиросочки…
— Ты мнѣ мѣста-то покажи, гдѣ дичь — вотъ что, — сказалъ охотникъ. — А то сидимъ, сидимъ и никакого толку. Собирай вещи, да пойдемъ.
— Въ моментъ-съ… Сдѣлайте одолженіе… Мѣста у насъ есть, мѣста хорошія, мѣста первый сортъ.
Мужиченко засуетился. Охотникъ тоже поднялся съ мѣста, застегиваясь, вѣшалъ черезъ плечо фляжку и приготовился въ путь. Встрепенувшаяся собака виляла хвостомъ и радостно смотрѣла ему въ глаза.
Для моціона
— Холодновъ я… Демьянъ Холодновъ… Демьяномъ Васильевымъ Холодновымъ меня звать. Такъ и зовите Холодновымъ, — сказалъ егерь, сухой, жилистый старикъ съ сѣдыми усами и бакенбардами, но еще очень молодцоватый и напоминающій своей фигурой отставнаго солдата николаевскихъ временъ. — Я, сударь, прирожденный егерь. Я птицу и звѣря знаю, какъ самого себя, — продолжалъ онъ. — А только нѣтъ теперь охоты, совсѣмъ нѣтъ. Помилуйте, нешто это охота, коли каждый день кто-нибудь да бродитъ все по одному и тому-же мѣсту съ ружьемъ и собакой!
— Да вѣдь какъ-же ты хочешь иначе-то, коли насъ арендуетъ земли цѣлое общество охотниковъ, отвѣчалъ охотникъ — среднихъ лѣтъ, въ франтоватомъ костюмѣ, мужчина съ яхташемъ съ иголочки, съ отполированной фляжкой черезъ плечо. — Кто членскія деньги внесъ въ общество, тотъ и бродитъ.
— Вѣрно-съ… А только выходитъ баловство и ничего больше. Для настоящей охоты выводки-то гдѣ заведутся, такъ ихъ охранять надо, пуще глаза беречь, а потомъ и навести на нихъ барина. «Вотъ, молъ, пожалуйте». А тутъ какъ охранишь, коли сегодня одинъ съ собакой прошелъ, завтра другой? А дичь, вѣдь она слышитъ, что съ собакой прошли, она улетаетъ. Да ежели и охранилъ-бы выводки, будемъ говорить такъ, то не знаешь кого на нихъ навести, не знаешь, кто у тебя настоящій баринъ! Сегодня одинъ пріѣхалъ и пошелъ бродить, завтра другой — и всѣ они господа, и всѣмъ служи. А я привыкъ одному барину служить, одного барина знать — и вотъ тогда я буду ему вѣрный рабъ. Я у господина Расколова тридцать одинъ годъ егеремъ былъ. Господина Расколова изволили знавать? Большой баринъ былъ. Вотъ Ковылино его было… Малинники тоже его. Шестнадцать тысячъ десятинъ въ здѣшней губерніи имѣлъ. Крѣпостные его мы были и я сначала казачкомъ около ихъ милости состоялъ, а потомъ въ егеря попалъ и тридцать одинъ годъ… Любилъ онъ меня, царство ему небесное, и когда намъ воля вышла, то чтобы не отпустить меня, десять рублей мнѣ жалованья положилъ и мѣсячину. Такъ я мѣсячину и десять рублей каждое первое число изъ конторы и получалъ, пока они не ослабѣли. А тутъ ослабли, продали у нихъ все съ аукціона — я и пошелъ бродить по охотничьимъ домамъ. Гдѣ десятерымъ господамъ служишь, гдѣ двадцать пять человѣкъ господствуютъ, а теперь вотъ пришлось служить, такъ и цѣлая полсотня господъ.
— Больше… — поправилъ егеря охотникъ. Насъ членовъ больше семидесяти пяти человѣкъ.
— Ну, вотъ извольте видѣть, даже больше семидесяти пяти, такъ какъ тутъ услужить столькимъ господамъ! И радъ-бы, да какъ тутъ ухитришься по настоящему услужить! Да и какимъ манеромъ? Выбрать-то даже барина любимаго не можешь, чтобы за настоящаго барина его считать, потому сегодня одинъ пріѣхалъ, а завтра другой, а потомъ и нѣтъ ихъ. А ежели который и зачаститъ ѣздить, то только ты его выберешь въ настоящіе барины и пристрастишься къ нему — смотришь, онъ ужъ и пропалъ. И мѣсяцъ его нѣтъ, и два нѣтъ, и три, а то такъ и больше.
— Все занятые люди… — пробормоталъ охотникъ. — Есть дѣла — ну, и не ѣздятъ на охоту.
— Мнѣ-то, сударь, отъ этого не легче. Каково опять новаго любимаго барина выбирать, чтобы къ нему пристраститься! А безъ барина я не могу вотъ что ты хочешь, не могу, — продолжалъ егерь. — А пока ты пристрастишься — все трынъ-трава. Никакого порядка. Есть выводки, пріѣхалъ какой ни на есть членъ, штучку-другую убилъ, а остальныхъ собакой разогналъ, а это ужъ не порядокъ. Вотъ оттого у насъ и дичи нѣтъ. Вотъ теперь бродимъ-бродимъ, а съ чѣмъ вашей милости вернуться? Вѣдь это не охота, а срамъ, коли съ пустымъ яхташемъ.
— Ну, ничего… За то я хорошій моціонъ сдѣлалъ, — снисходительно далъ отвѣтъ охотникъ.
— А вотъ изволите видѣть, ежели вы такія слова говорите, стало-быть вы не охотникъ. А настоящему охотнику это обида, чтобы ни съ чѣмъ вернуться. И сколько у васъ такихъ! Сколько охотниковъ наѣзжаетъ, а станешь ему говорить вотъ эти самыя слова, а онъ сейчасъ: «я для моціона». Выпуститъ на воздухъ два заряда, а то подстрѣлитъ ни въ чемъ неповинную ворону — вотъ съ него и довольно. Да вы-то еще ходите, такъ дѣйствительно оно какъ будто-бы для моціона, а вѣдь другой какъ! Только вошелъ въ болото, прошелся съ полъ-версты, нашелъ кочку и садится. «Садись, Холодновъ». И начинается вмѣсто охоты-то, будемъ такъ говорить, выпивка и закуска. А говоритъ: «я, говоритъ, для моціона…» Какой тутъ моціонъ, помилуйте!