— Готов? — обрывает мысли голос Буткуса.
Он утвердительно кивает, хочет встать, но Буткус взмахом руки усаживает его назад на мох и снова повторяет все сначала: о чем рассказывать там, как отвечать на их вопросы, как вести себя в том или ином случае. «Зря Буткус повторяет, такое не забывается, остается в памяти до гробовой доски, прилипает, словно растопленная смола, — не смоешь и не соскоблишь, разве что с живым мясом отдерешь», — думает он, затем спрашивает:
— Уже идти?
— Уже, — говорит Буткус и крепко пожимает локоть.
«Как и я — Марии», — вставая, думает он и идет к болоту. Вместе движется и комариный рой. Они со всех сторон тучей окружают голову, с зуденьем лезут в глаза, нос, уши, забивая все остальные звуки. Он идет, не выбирая дороги, напрямик через зеленые заросли багульника, через кусты отцветшей голубики, прямо к Ежевичному острову, который под лучами вечернего солнца возвышается, словно пухлая копна. Чем дальше в болото, тем труднее шагать. Под ногами хлюпает вода, сапоги вязнут в набухшем мху, но он идет быстро, не оглядываясь ни назад, ни по сторонам, торопится, будто на пятки наступает беда. Когда он вышел на открытое пространство, кругозор стал шире, и было видно, как вдали над пущей перекрещиваются молнии. Они огненными кнутами хлещут весь край неба, стрелами несутся вниз, а вслед за этим докатывается глухой рокот. Тяжело месить грязь среди кочек, обтянутых паутиной стеблей клюквы, но он не останавливается передохнуть, только смахивает со лба ручейки пота, поглядывая краем глаза на Ежевичный остров, до которого уже недалеко, уже отчетливо можешь рассмотреть каждое дерево. Страшно, что оттуда в любую минуту может прозвучать выстрел. В такой неудачливый день всего можно ждать. Даже не подпустив, не узнав идущего, могут снять одним точным выстрелом, не желая, чтобы посторонний набрел на бункер. Но тут уж ничего не изменишь — как будет, так будет. Не в твоей воле — жить или умереть. И мало кто будет страдать из-за этого. Многие и не заметили бы его отъезда. А заметив, тут же забыли бы: у каждого хватает своих бед и забот. Когда подумаешь, то жизнь человека и леса мало чем отличается. Почти ежедневно падают деревья то от ветра, то от топора, а пуща стоит, как стояла, и кажется, нет ничего вечнее ее. А ведь и там сменяются поколения. И в вырубках, и на месте буреломов встают, тянутся к небу новые деревья, что ни год — все более могучую крону поднимают, продолжая вечность пущи. «То же и у людей… Лишь бы они не вздумали издали меня хлопнуть, лишь бы подпустили», — подумал он, выбираясь из хлюпающего болота на твердь Ежевичного острова. И едва почувствовал под ногами твердую землю острова, едва сделал несколько шагов, как вдруг раздалось:
— Куда так торопишься, лесничий?
Он остановился, оглянулся, но человека нигде не было видно.
— Подойди сюда, лесничий, — снова услышал тот же голос и понял, что он доносится из-за сосны, вырванной бурей вместе с корнями. Сделал еще несколько шагов и увидел самого Шиповника, скрытого за переплетением корней. Сидел он верхом на стволе сваленной сосны, положив на колени автомат, и озабоченно смотрел на лесничего.
— Вам уходить надо отсюда, — направляясь к нему, сказал Винцас.
Наверно, удачно сказал, потому что лицо Шиповника еще больше встревожилось.
— Немедленно надо уходить отсюда, — с трудом переводя дыхание, подчеркнуто повторил он.
— Что случилось, лесничий? — спросил Шиповник и похлопал по стволу сосны, приглашая присесть рядом.
— Лес будут прочесывать.
— Откуда знаешь?
— В деревушке полно солдат. На машинах приехали. А с ними и отряд Чибираса. Полная деревушка набралась… Услышал, что собираются лес прочесывать, вот и прибежал.
Шиповник слушал внимательно, но озабоченность исчезла с его лица, уступая место насмешливой улыбке.
— Пусть себе прочесывает. А нам-то что?