Пока повеселевший родник заполнял приготовленный для него небольшой водоем, рыцарь уселся неподалеку и приступил к трапезе. Теперь, когда у него была вода, все остальное могло подождать. И бывший хозяин замка вдруг почувствовал странное освобождение. Будто с его спины свалилась привычная уже тяжесть, с которой свыкся настолько, что и не замечал вовсе, — но без нее стало легче двигаться и дышать.
Впервые за много-много лет Владивой остался совершенно один. Никто не бежал к нему за очередным распоряжением. И никто не стоял за спиной в то время, когда он неспешно жевал кусок хлеба. Он мог прямо здесь прикорнуть на боку, мог изгваздаться в грязи по самые уши и никто не взглянет удивленно или осуждающе, мог кричать и визжать, мог… Да все, что взбредет в голову мог сотворить — и никому, ни одной живой душе не будет дела до его сумасшествия, горя или неожиданной радости.
Размышления над этим, символом новой, совершенно иной жизни настолько увлекли Владивоя, что он и в самом деле немного вздремнул. А когда проснулся — увидел невдалеке от себя толстого зайца. Не заметив спящего с подветренной стороны человека, длинноухий неспешными прыжками двигался куда-то по своим заячьим делам, еще не ведая, что путь его закончился, потому что стрелять из лука воевода умел лучше иного зверолова-охотника. Хоть стоя, хоть с колена…
Обжаривая на огне, истекающую соком, тушку Владивой в очередной раз подумал, что все не так уж и плохо складывается. И, возможно, вся его прежняя власть, действительно не стоит вот такой, привольной жизни. Ведь не зря в Кара-Кермен убегали не только преступники, но и вполне достойные, зажиточные люди. Бросая дела, семьи, имущество. Чем-то манила их к себе степь. Так может, именно этим — пьянящим воздухом свободы?!
Владивой решил, что если в течение пяти дней не встретит человеческого селения, то выберет себе место поуютнее и обустроит под жилье. Зимовник… Лето только началось и до осенней распутицы, а тем более — зимних стуж, у него оставалось достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к любым превратностям судьбы. А обжившись, можно будет продолжить поиски людей. Если к этому времени они сами его не найдут, а у него еще останется желание кого-то видеть и общаться.
Чувство, сродни этого, несколько лет назад, уже однажды посещало Владивоя, когда он пообещал умирающему брату не оставить без опеки его семью. Глупо и самонадеянно… Тогда Ждислав, пуская кровавые пузыри и желая всем добра, заставил присягнуть в этом и его, и свою молодую жену. В таком браке не было ничего необычного, но Владивой тогда еще ничего не знал о любви и к семейному союзу относился как к торговой сделке. Мол, я соглашаюсь исполнять ряд обязанностей, а меня за это сделают бароном, о чем молодой сотник Дубровской дружины мечтал постоянно. Но поскольку эту должность, как и место в кровати хохотушки Катаржины, занимал его старший брат Ждислав — то честолюбивый рыцарь муштровал своих подчиненных, гонялся за ватагами разбойников и не забивал голову разными глупыми мыслями, о том, что мог бы стать лучшим воеводой, чем Ждислав.
И однажды, судьба, в виде случайной или прицельной харцызской стрелы, как обычно, решила все и за всех сразу. А два человека, неожиданно для себя самих, оказались не только под одной крышей, но и под одним одеялом. Связанные лишь посмертной волей мужа и брата, а также утешительной поговоркой: «стерпится-слюбится».
Несмотря на свои тридцать с небольшим лет Катаржина оставалась довольно привлекательной толстушкой добродушно-смешливого нрава, с постоянными искорками веселья в зеленых глазах, роскошными рыжеватого оттенка волосами, обожающей цветы и шумное застолье. Она затевала непрерывные празднования по любому мало-мальски приличному поводу. Засыпая при этом терем цветами и умудряясь довести до обморока поваров и всю кухонную прислугу. А в результате — из-за ее, плещущего через край веселья, количество скоморохов и иных балаганных артистов в Дуброве иногда превышало записанных в дружину воинов.
В то время, когда сам Владивой предпочитал коня, тишину и приволье. А если не было необходимость скакать куда-то сломя голову, молодой барон занимался клеймлением скота, заготовкой фуража, ловлей рыбы или проведением совершенно необходимых и бесконечных ремонтных работ. Не собственноручно, конечно, но под личным руководством. И любые звуки, издаваемые работничьим инструментом, были ему гораздо милее мелодий, извлекаемых из дудок, бубнов и прочих скрипок. Он искренне считал, что для хмельной потехи в году отведено четыре трехдневных праздника, когда можно и повеселиться всласть и о незавершенных делах не печалиться. И еще… В отличие от своего сухопарого брата, кряжистый Владивой терпеть не мог толстушек. С юности предпочитая поспевшей сдобе стройные и гибкие тела.