— Сколько лет Синди? — поинтересовался он, прерывая затянувшееся молчание.
Оливия напряглась. Почему он спрашивает?
— Двенадцать.
Дерек кивнул.
— Она здорово похожа на тебя.
Расслабившись, Оливия облегченно выдохнула.
— Да, все так говорят.
— Вот только цвет глаз у нее не твой. Наверное, отцовский.
Оливия почувствовала, как сердце подпрыгнуло куда-то к горлу и быстро-быстро заколотилось там.
— Да, — выдавила она внезапно осипшим голосом. — Глаза у нее от отца.
А ведь она могла бы быть моей дочерью, подумал Дерек и почувствовал болезненный укол где-то в области сердца.
— Она часто видится с отцом?
— Нет, не часто.
Оливии совсем не хотелось говорить с ним о своем бывшем муже или о Синди.
— А как поживает твоя мама? — поспешила она сменить тему.
— Хорошо, спасибо. Она живет в небольшом, но довольно уютном коттедже с садом в пригороде Денвера. Когда я бываю в Денвере, то навещаю ее. Она увлеклась садоводством и вполне довольна своей жизнью. — Он помолчал. — Послушай, Оливия, — неуверенно начал он. — Мне кажется, я должен извиниться за то, что так плохо подумал о тебе. За то, что поставил тебя на одну доску с остальными. Я должен был знать, что ты не поверишь в мою виновность. Просто целый день перед моим носом захлопывались двери, и я…
— Не стоит извиняться, Дерек. Все в порядке. Я все понимаю. Ты переживаешь сейчас трудное время.
— Ты права, мне сейчас нелегко. Я не думал, что все это окажется для меня таким тяжелым испытанием. За эти несколько месяцев я настолько вымотался эмоционально, что порой мне казалось, что я больше не выдержу. Когда я просил суд позволить мне отрабатывать в родном городе, я надеялся, что здесь мне, как говорится, и стены будут помогать, но я жестоко ошибся. За сегодняшний день я успел убедиться, насколько враждебно настроены по отношению ко мне большинство горожан.
Оливия всем сердцем сочувствовала ему и в то же время не могла строго судить жителей города, ведь они верили тому, что видели и слышали в средствах массовой информации, а уж журналисты желтой прессы как следует постарались, чтобы раздуть эту историю и втоптать в грязь кумира миллионов любителей рока.
— Мне очень жаль, что все так вышло, Дерек. — Она не кривила душой. У нее тоже были свои проблемы, случались и неприятности, но все они не шли ни в какое сравнение с тем, что произошло с ним. Быть несправедливо обвиненным и осужденным само по себе ужасно. Но если ты при этом звезда мировой величины, личность известная и все кому не лень перемывают тебе косточки и порочат твое имя, трудно даже представить, каково тебе.
— Спасибо за поддержку. — Дерек и сам не ожидал, что станет обсуждать с ней свои проблемы, но как-то так вышло само собой. Наверное, все дело в том, что Оливия всегда умела слушать. Если не считать того последнего разговора, когда она отказалась прислушаться к его доводам и заявила, что образование для нее важнее, чем он. Ну что ж, дело прошлое. Все давно прошло и быльем поросло.
— Черт, — пробормотал он, — я сам во всем виноват…
Оливия удивленно взглянула на него.
— О чем ты говоришь?
Он закрыл лицо ладонями и постоял так несколько секунд, затем убрал руки и угрюмо уставился перед собой.
— Мне следовало быть умнее и осторожнее, ведь кому, как не мне, знать, что шоу-бизнес — это террариум, где надо постоянно быть начеку, иначе тебя сожрут.
— Ты считаешь, что тебя подставил кто-то из представителей шоу-бизнеса?
— Уверен в этом. — Он стукнул кулаком по раскрытой ладони другой руки. — Но, к сожалению, моим адвокатам не удалось найти никаких доказательств. — Дерек сунул руки в карманы джинсов. Ему давно хотелось поговорить с кем-нибудь об этом, излить душу, но адвокаты настоятельно не советовали ему делать этого, предупреждая, что любое оброненное им слово может попасть в газеты и быть как угодно истолковано, причем не в его пользу. Поэтому он так долго носил в себе все переживания — злость на человеческую подлость и собственное бессилие, — что ему стало казаться, что он взорвется, если не поговорит об этом.
— Синди тоже так считает, — сказала Оливия.
Он вскинул голову и посмотрел на нее.
— В самом деле? — улыбнулся он уголками губ. — Умная девочка.
— Да, — согласилась Оливия. — Для своего возраста Она довольно сообразительная.
— Это у нее от мамы или от отца? — поинтересовался он небрежно.
Оливия не отвела взгляда.
— От обоих.
Он несколько секунд напряженно всматривался в ее лицо, затем спросил:
— Ты сказала, что ни секунды не верила в мою виновность. Можно узнать почему?
— Потому что я очень хорошо тебя знаю. Конечно, за прошедшие годы ты мог измениться и изменился, но только не в этом, я уверена. Я знаю, что ты всегда любил детей, особенно свою сестренку Верити, помню, как ты горевал, когда она умерла. Я знаю, в глубине души ты так и не смог примириться с ее смертью. Ты бы никогда, ни при каких обстоятельствах не смог обидеть девочку.
Она увидела, как помрачнело его лицо при упоминании о сестре, и поняла, что он до сих пор скорбит о ней.
— Жаль, что тебя не было на суде. Это было бы свидетельство в мою пользу.
— Если бы ты попросил, я бы приехала, — просто сказала она.
— Неужели приехала бы?
— Конечно.
— Спасибо, но я все-таки думаю, что это ничего не изменило бы. Такого довода для судей было бы явно недостаточно.
— Так как же все произошло на самом деле? — поинтересовалась она.
— В тот вечер мы с ребятами из моей группы возвращались с концерта в Лос-Анджелесе и остановились на ночь в Блу-Пойнте, захолустном городишке милях в ста от Лос-Анджелеса. Мы не планировали этой остановки, собирались ехать прямиком в Сан-Хосе, но у нашего автобуса что-то сломалось и нам волей-неволей пришлось там заночевать. Мои ребята здорово набрались, а я весь день плохо себя чувствовал и сразу ушел спать. Не знаю, сколько я проспал, но проснулся от того, что почувствовал страшную жажду, видимо от бутербродов с икрой, которыми нас угощали устроители концерта. Я хотел было достать из своей сумки бутылку минералки без газа, которую всегда беру с собой в дорогу, но обнаружил на прикроватной тумбочке графин с водой и стакан. Я выпил воды и снова уснул. А когда проснулся, кстати со страшной головной болью, то первое, что увидел, это направленное на меня дуло пистолета и рядом с собой в постели девицу лет семнадцати, совершенно голую, прикрывавшуюся простыней. Двое каких-то здоровенных верзил обвинили меня в том, что я совратил их несовершеннолетнюю сестру, которой, как потом выяснилось, даже еще не было пятнадцати, просто она выглядела старше своих лет. Эти двое тут же вызвали полицию и пошло-поехало. Но знаешь, что самое странное и непонятное?
— Что? — спросила Оливия.
— Что экспертиза обнаружила на постели следы спермы, причем это оказалась моя сперма. Ума не приложу, откуда она там взялась, но это стало главным козырем обвинения.
— А что говорила на суде «пострадавшая»? — поинтересовалась Оливия.
— Да она вообще несла какой-то бред, что якобы я ночью вышел в коридор, где она дежурила вместо заболевшей сестры, работающей там горничной, грубо схватил ее и насильно затащил к себе в номер, где и принудил к оральному сексу. — Он стиснул кулаки. — Какой бред! Я не мог этого сделать! Просто не мог!
Оливия успокаивающе положила ладонь ему на руку.
— Конечно, не мог. И не делал. Кто-то очень ловко и подло подставил тебя. Ты не думал, кто это мог бы быть?
— Не думал! Скажешь тоже. Да я уже голову сломал, пытаясь понять, кому и чем я мог так насолить. Недоброжелателей, конечно, хватает, как у любого более или менее популярного артиста, но таких явных врагов вроде бы нет. Не представляю. — Он покачал головой.
— Ну ничего, — успокаивающе сказала Оливия. — Все тайное рано или поздно становится явным. Придет время, и все прояснится. А пока нужно просто набраться терпения и переждать этот трудный период. Все образуется, вот увидишь.