«Говорят, у мальчишки с головой не все в порядке», - сказала одна из дам.
«Да-да, - подтвердила вторая, - я слышала, что он с рождения такой. Придурок, да еще и глухонемой. Бедненькая мадам!»
«Бедненькая не мадам, а Филипп де Буажи, - томно протянула королева. - Кто знает, какие дети родятся у нашего прекрасного герцога от баронессы?.. - И строго добавила: - Но вы обе должны молчать, помните об этом! Никто из женихов мадам Карлайл не должен узнать, что ее сын - дурачок!»
«Конечно, конечно, ваше величество!» - хихикая, отвечали дамы.
Эдель же стремглав бросилась к себе, в отведенные для нее их величествами покои. И там, отослав служанок и упав прямо на пол, разразилась рыданиями...
...Она не была столь уж наивна, она сталкивалась, и не раз, и с ложью, и с лицемерием; но внимание и сочувствие королевы казались ей совершенно искренними, и Эдель почувствовала себя глубоко разочарованной, разгневанной и оскорбленной. Да, возможно, в ее отношениях с Лайонелом можно было усмотреть тайную связь. И не было ничего странного в том, что это стало предметом злословия и насмешек. Но мысль о том, что пересуды двора, да еще такие грязные, коснулись Дика и его несчастья, была невыносима.
Была минута, когда она готова была бежать обратно в сад, найти королеву и ее дам и надавать всем троим пощечин. Остановило ее лишь осознание того, к каким последствиям это может привести, - в первую очередь, не для нее самой, а для сына. За оскорбление, нанесенное ее величеству, ее могли бросить в тюрьму... или же вынудить выйти замуж, но уже не по ее воле, а по воле короля и королевы. А то, что разъяренная королева найдет для Эдель такого мужа, с которым та будет глубоко несчастна, не подлежало сомнению.
И Эдель, конечно, никуда не пошла и ничего не сделала. Она осталась у себя; и такой, уже не рыдающей, но с красными глазами и опухшим лицом, и нашел ее сэр Лайонел.
Она рассказала ему все - о разговоре с королевой, о подслушанных сплетнях... Она так давно ни перед кем не изливала душу, она привыкла скрывать все в себе; и, пожалуй, Лайонел был единственным, кто мог понять ее, - почти до конца.
Лайонел слушал сбивчивый, взволнованный рассказ, не перебивая. Он был мрачен и, как вскоре заметила Эдель, сильно навеселе.
- Мне жаль, миледи, - вот что сказал он, когда она умолкла. - Не знаю, кто распустил эти слухи о вашем сыне... Наверное, кто-то из слуг, которых вы взяли с собой из Карлайла.
- Наверное, - согласилась Эдель. - Но, кто бы это ни был, когда я узнаю его имя, ему не поздоровится.
- Бросьте, - махнул рукой Лайонел. - Поздно наказывать кого-то за длинный язык, когда сплетни расползлись. Лучше скажите: кого из норманнов вы выбрали себе в мужья? Де Буажи?
Эдель вздрогнула.
- Я... я еще не решила окончательно. К тому же, все решится на завтрашнем турнире...
- О, миледи, каков будет его исход, не сомневается никто! - зло рассмеялся он. - Де Буажи самый сильный из претендентов, его победа очевидна. К тому же, королева посоветовала его вам. А ее совет равносилен приказу.
- О, нет. Мне так не показалось. Она просто сказала, что этот выбор будет наиболее удачен...
- Удачен, - усмехнулся Лайонел. Эдель устало пожала плечами:
- Мне все равно. Один норманн или другой...
- Не выбирайте Буажи, - вдруг произнес Лайонел. Перед внутренним взором Эдель вдруг предстало надменное красивое лицо любимца короля, - со шрамом, пересекавшим лоб и бровь, и она вновь вздрогнула. Почему-то она была почти уверена, что ворон - де Буажи... Она вся подалась к нему:
- Вы что-то узнали? Это... это он?
Лайонел тотчас понял ее и покачал головой:
- Увы. Я спрашивал везде, где мог. Осторожно, как вы настаивали. Да, кто-то что-то слышал про рыцаря, носившего знак ворона. Говорят, был такой. Один из самых жестоких. Но истинное его имя никому не известно. - Он развел руками: - Кошелек, который вы мне дали, миледи, опустел напрасно.
- Но вы сказали - не выбирать Буажи. Почему?
- Потому что он похож на того рыцаря-ворона. Этот шрам на его лбу...
- О, да, - прошептала Эдель, поеживаясь.
- ...Возможно, он оставлен моей стрелой. - Лайонел нервным движением оттянул воротник своей куртки, словно тот душил его.
- Вы так думаете?
- Почти уверен. - Он откашлялся и спросил: - К тому же, вам не кажется странной настойчивость, с какой сватает его вам королева?
- Не знаю. Не услышь я того разговора, я бы так и думала, что она делает это от чистого сердца...
- Но вы слышали. Она лжива и, мне кажется, хочет посмеяться над вами.
- И кого же, по-вашему, мне следует выбрать?
- Де Турнеля.
- Он чересчур много выпивает и, как сказала ее величество, болен чем-то заразным...
- Опять вы верите королеве! - Лайонел в досаде топнул ногой. - Она лжет и здесь. Де Турнель ничем не болен, уверяю вас. Здоров как бык. А что он пьет - так разве не все пьют? И ваш отец пил.
Это была правда. Но Эдель не любила, когда так говорили об ее отце, и укоризненно посмотрела на собеседника:
- Не смейте. Мой отец был хорошим человеком и достойным рыцарем.
- Я с этим не спорю. Лишь хочу, чтоб вы подумали над моими словами. Королева не желает вам добра. Да и герцогу де Буажи тоже. - Он понизил голос: - Ходят слухи, что он ей нравился, что она хотела заполучить его. Но он отверг ее, когда появились вы. И поэтому она злится.
Это было похоже на правду. Эдель вспомнила слова королевы: «Бедненькая не мадам, а герцог де Буажи. Кто знает, какие дети родятся у нашего прекрасного рыцаря от баронессы?..»
Но сейчас ее больше всего расстроили не интриги королевы, какими бы они ни были, а то, что Лайонелу ничего не удалось разведать доподлинно о том. А она так надеялась на это!
- Значит, мы никогда не узнаем, кто был тот ворон... - горько прошептала Эдель. - И преступления того норманнского пса останутся безнаказанными. Гибель Родерика, разоренный сожженный Фэрфакс, я... - Она спохватилась и произнесла уже громче: - Но уже поздно. Вам пора, сэр. Прощайте. Встретимся завтра на турнире.
- Погодите, - сказал Лайонел. Он сидел на скамье напротив Эдель, но сейчас встал и опустился перед ней на колени. Он взял ее руки в свои и тихо, но горячо промолвил:
- Эдель, я больше так не могу. Я люблю тебя.
- Лайонел, не надо...
- Если б я мог завтра сразиться там! - вскрикнул он. - За твою руку! Клянусь, я победил бы их всех. Все они пали бы к моим ногам! И ты стала бы моей! Но нет, этому не суждено сбыться. Кто я? Я - не норманн, я - сакс, к тому же бастард...
- Прошу тебя, замолчи. Ты не можешь не то, что говорить, даже думать об этом. Ты мой родственник, мой брат... Между нами ничего быть не может.
- Я не брат тебе! - яростно вскинулся он. - И мы оба это прекрасно знаем!
- Лайонел, Лайонел... Вспомни свою клятву. Не смей говорить так!
Он сник и вновь начал молить:
- Эдель, прошу тебя. Любовь моя, завтра ты уже будешь женой другого... Но эта ночь может быть нашей. Я знаю, что небезразличен тебе. Ты не девственница, и бояться тебе нечего. Никто не узнает, что мы были вместе. Эдель, позволь мне любить тебя. Позволь остаться. Я обещаю, что ты не пожалеешь, я сделаю тебя самой счастливой женщиной на свете!
- Нет, Лайонел, нет...
Но он не слушал. Он искал губами ее губы; она чувствовала на лице его пахнущее вином и желанием горячее дыхание, его руки обвили ее стан... В какой-то момент она готова была сдаться. Уступить. Не потому, что хотела его; а потому, что завтра она, как он и сказал, должна была принадлежать уже ненавистному мужу-норманну. Но воля и честь победили в Эдель, и она с силой, которой он не ожидал, вырвалась из его объятий.
- Немедленно покиньте мои покои, сэр, - тяжело дыша, сказала она, указывая на дверь.
- Эдель! - он вскочил и начал надвигаться на нее.
Нет, конечно, он не собирался выполнять ее приказ. Он был пьян и распален страстью; и у нее осталось последнее средство воздействия на него, - до того, как начать звать на помощь слуг.