Она подала графу письмо, которое тот тихонько отстранил, и руки их при этом встретились - случайно или нет, неизвестно. Это подействовало как электрический удар; рука графа осталась в руке девушки. Он пристально поглядел на нее, они помолчали с минуту. Граф хотел высвободить руку, девушка тихонько придержала ее.
- Зачем же бежать от меня? - томно сказала она,- Разве вы не догадались, что я вас люблю, Оливье?
Диана говорила, казалось, разбитым от волнения голосом.
Граф вздрогнул.
- О, молчите, молчите, Диана! - вскричал он.- Не говорите так, ради Бога!
- Отчего же? Разве истинная, преданная любовь - такая обыкновенная вещь, что на нее не стоит обращать внимания, когда встречаешь ее в жизни?
- Диана!
- Я люблю тебя! - прошептала она.- Люблю!
Она наклонилась к графу; волосы ее распустились,глаза блестели, грудь так и колыхалась; горячие пунцовые губы потянулись к нему, точно прося долгого страстного поцелуя. Граф, как очарованный, склонился к ней; они поцеловались.
- Ах, ты любишь меня, Оливье! - вскричала Диана с непередаваемым выражением, обняв его обеими руками за шею.- Ты мой, мой наконец!
Это слово заставило графа очнуться.
Он быстро откинулся, оттолкнул девушку и важна поклонился.
- Прощайте, мадемуазель де Сент-Ирем,- сказал он невольно дрожащим от внутреннего волнения голосом,- я уезжаю к графине дю Люк, моей жене!
Еще раз поклонившись, он вышел из комнаты.
Страшное бешенство овладело на минуту Дианой; она, как пантера, вскочила и хотела броситься за ним, но потом опять томно опустилась на подушки и посмотрела на затворившуюся за графом дверь; взгляд ее был полон ненависти и стыда, а на побелевших губах промелькнула страшная улыбка.
- Ты ускользнул на этот раз,-глухо прошептала она,- ну, ступай к своей жене, бессердечный глупец! Но, клянусь Богом, ты будешь мне принадлежать, хотя бы мне пришлось перешагнуть через труп той, которую ты мне предпочитаешь!
Как только стемнело, граф дю Люк уехал верхом в сопровождении одного лакея в замок Вири, к господину де Барбантану.
Сцена с мадемуазель де Сеит-Ирем заставила Оливье забыть ревность; он чувствовал только свою первую вину перед женой; на его губах горели поцелуи Дианы, и он спешил стереть их святыми, чистыми поцелуями и ласками Жанны, ему хотелось увидеть ее, прижать к своему сердцу.
Он наказал себя тем, что ни слова не говорил с графиней о происшедшем в Мовере во время его отсутствия, что было ему очень тяжело.
Неожиданный приезд графа в замок Барбантана был радостным сюрпризом для Жанны. Оливье, чувствуя себя несколько виноватым, был необыкновенно мил с ней.
Рана господина де Барбантана была серьезна, но после первой же перемены перевязки доктор сказал, что ручается за выздоровление, хотя оно пойдет и нескоро. Граф и графиня провели у больного несколько дней и затем уехали в Мовер.
Дорогой граф подробно объяснил жене, почему ему необходимо принять участие в борьбе гугенотов, и рассказал о данном ему назначении отправиться с объяснениями к королеве-матери.
Графиня дю Люк несколько раз менялась в лице, слушая мужа; грустное предчувствие сжимало ей сердце, но благородство не позволяло отвлекать Оливье от того, что он считал своим долгом.
- Розы нашего счастья опали до последнего лепестка,- кротко, жалобно прошептала она, заглушая вздох,- теперь мне беспрестанно прядется дрожать за вас, милый граф!
- Я надеюсь, что все это закончится лучше, нежели мы предполагаем,- сказал граф, сам не веря тому, что говорил.- Король поймет справедливость наших заявлений, увидит бездну, в которую толкают нашу несчастную родину фавориты, и послушает нас.
- Нет, Оливье,- отвечала Жанна, грустно покачав головой,- не обольщайся ложной надеждой! Все это кончится войной, тем более ужасной, что это война братьев с братьями.
- Война! О Жанна, ты ошибаешься.
- Нет, не ошибаюсь, Оливье; вот скоро ты и сам увидишь…
- Да почему ты так думаешь?
- Послушай, Оливье, ведь мой отец, граф де Фаржи, был достоин того, чтобы к нему прислушивались, не правда ли?
- Еще бы, Жанна! Это был человек огромного ума.
- Ну так послушай, что он всегда говорил… я так часто слышала это, что невольно запомнила. Слушай внимательно, Оливье.
- Слушаю, дорогая Жанна.
- Франция по своему географическому положению, по климату и нравам - страна исключительно католическая и требует управления одним лицом. Протестанты, сами того не подозревая, подрывают основы монархии, оспаривают факты, уравнивают права и обязанности, зажигают такое пламя, от которого непременно сгорят сами. Они хотят, чтобы в управлении государством приняли участие все, и этим страшно подстрекают алчность и честолюбие.
Как бы ни велика была сила протестантов во Франции, они непременно будут побеждены, потому что страна твердо стоит за свои старинные верования и всем пожертвует, чтобы поддержать их.
Протестантство возможно в гористой Швейцарии, в холодной, эгоистической Англии, в туманной Германии; но мы, французы, имеем слишком горячее сердце и живой ум, чтобы протестантство переросло в нечто большее, чем незначительный раскол между слабым меньшинством нации. Генрих IV хорошо понял это; он видел, что если не обратится в католичество, то никогда не будет королем Франции. Вот что говорил мой отец, друг Генриха IV, проливший кровь в двадцати битвах, богатый опытом, беспристрастно судивший о вещах и людях. Подумай об этих словах, дорогой.
Грустная улыбка скользнула по губам графа, он опустил голову и ничего не ответил.
Целый час они ехали молча. Оба были заняты своими думами. Наконец показался Моверский замок.
- А между тем, милая Жанна,- сказал Оливье наклоняясь к жене и словно продолжая прерванный разговор,- честь заставляет меня стать в ряды моих единоверцев, что бы из этого ни вышло.
- Милый граф,- отвечала она с кроткой, грустной улыбкой,- я далека от мысли отвлекать тебя от твоего долга; ты должен слушаться только голоса своей совести. Девиз одного из твоих предков, мужественно погибшего в битве при Пуатье возле короля Иоанна, был: «Вперед! Все ради чести!» И ты поступай так же.
- Благодарю тебя за эти слова, милая Жанна; я, признаюсь, боялся сказать тебе о новых обязанностях, налагаемых на меня доверием моих единоверцев.
- Отчего же, милый граф?
- Во-первых, это может привести к страшным последствиям, о которых я заранее и подумать не смею. Я боюсь за наше счастье.
- Милый Оливье, счастье наше в руках Божьих; без его воли ничего не случится; мы только орудие в его руках, которое служит ему для какого-нибудь великого дела, невидимого для наших слабых глаз и непонятного нашему слишком узкому разуму.
Граф остановил лошадь и минуты две со странным выражением смотрел на жену.
- Что с тобой, друг мой? - спросила она, вся вспыхнув.
- Ничего, Жанна,- ласково отвечал он,- я только восхищаюсь тобой. С каждым днем я узнаю тебя лучше. В твоей душе скрываются такие сокровища, о которых я и не подозревал, хотя, казалось бы, от меня-то у тебя нет секретов. Где ты берешь все это?
- В своем сердце, мой друг; оно меня учит и мной руководит.
- Да, Жанна, для таких женщин, как ты, сердце всегда лучший советчик.
- Постараюсь не возгордиться от твоих комплиментов, милый Оливье. Но почему же еще ты боялся сказать мне о своих проектах?
- Эта причина очень щекотливого свойства, и я заранее прошу тебя быть снисходительной.
- Изволь, милый Оливье,- отвечала она с веселой улыбкой.
- Видишь ли, я думал, что тебе, хотя ты и протестантка, не понравится мое намерение служить интересам веры.
- А, понимаю! Оттого что я прежде была католичкой?
- Да; я рад, что ты сама догадалась.
- Ты ошибаешься, милый Оливье; мы, женщины, вполне отдаемся любимому человеку; мы ведь живем любовью. Так как и хорошее, и дурное у пас всегда доходит до крайностей, мы делаемся горячими католичками или ревностными протестантками, смотря по тому, католика или протестанта любим. Не бойся же, что я стану удерживать тебя, Оливье,- прибавила она с особенным оживлением,- напротив, я в случае необходимости постараюсь помочь тебе. Видишь, я откровенна. Да будет же воля Божья, мой друг! А я сумею покориться. Ты, вероятно, долго не вернешься?