- Он. Он не только спас мне жизнь, по спас меня и от нищеты, дав средства на устройство моего заведения без всяких процентов, без условий, без всякой задней мысли.
- Но ты, однако, его адъютант?
- Против его желания, крестный, он всеми силами старался запретить мне войти в его шайку, но я настоял па своем. Я ему всем обязан, но разве не справедливо было бы, чтобы посреди окружающих его разбойников, готовых продать самого Бога, около него был хоть один друг, на которого он мог бы рассчитывать!
- Хорошо! Я доволен всем, что слышал, и помирю тебя с отцом, крестник.
- О крестный, если бы это вам удалось!
- Да ведь говорю же тебе, corbieux! Что я, ребенок, что ли? Я очень рад, Клер-де-Люнь, что у тебя в душе еще остались добрые чувства. Спасибо тебе за добро, которое ты сделал этому малому.
- За что же, капитан? Ведь это было совершенно естественно. Мальчуган чуть не при мне родился, как мне было не спасти его!
- Не старайся уменьшить достоинство твоего поступка. Ты ведь послушался голоса сердца, ты не знал человека, которого спасал.
- Только после, капитан, я только после…
- Да, с удовольствием увидел, что спас не чужого; еще раз спасибо!
- Право, капитан, вы так всегда повернете дело, что не знаешь, что вам отвечать, но вы довольны, а это главное.
- И тем более я рад слышать все это, значит, я. могу положиться на вас обоих.
- В этом случае, капитан…
- Постой, друг Клер-де-Люнь, если у тебя в жизни есть два-три поступка, какими ты можешь гордиться, так есть множество других, какие, к несчастью, должны тяжело лежать на твоей совести.
- Что? - проговорил Клер-де-Люнь, смущенно отвернувшись.
- Да, так ведь, старый товарищ? - продолжал капитан с грустным добродушием.- И между этими дурными поступками, будем говорить прямо - между этими преступлениями, есть одно дело, в которое и меня впутала судьба, когда я сделался твоим невинным, почти бессознательным сообщником. Помнишь ты это?
Клер-де-Люнь молча опустил голову.
- Помнишь ты,- продолжал авантюрист.- ту ночь, когда был взят Гурдон? Это одно из самых отдаленных твоих воспоминаний, правда…
- Довольно, капитан,- глухим голосом перебил его tire-laine.- Эго дело вечно будет лежать на моей совести. Бедное дитя! Такая прекрасная, благородная, чистая, невинная! А я, подлец, дикий зверь, не внял ее слезам и просьбам и отдал ее, лишившуюся чувств, в руки человека, которому вино отуманило рассудок. Сжальтесь, капитан, не напоминайте мне об этом преступлении!
- Ты его помнишь, раскаиваешься?
- О да! Если бы вы могли читать в моем сердце!…
- Я верю твоему раскаянию, Клер-де-Люнь.
- А что же сталось с ней, бедняжкой? Простила ли она меня?
- Она умерла.
Умерла! - повторил ошеломленный Клер-де-Люнь.
- Да, умерла, дав жизнь ребенку, плоду гнусного преступления, которое над ней совершили; умирая, она простила того, кто злоупотребил ее слабостью, и его сообщников.
- Благодарю вас за эти слова, капитан,- мрачно произнес Клер-де-Люнь.- Но если этот ангел простил мне, так я сам себя никогда не прощу. Ах, капитан, я негодяй, мошенник, что угодно, но у меня есть сердце, corneboenf! В этом деле я был подлецом.
- Да, Клер-де-Люнь!
- Если бы я мог,- продолжал он,-= не исправить зло, оно непоправимо, а отдать свою жизнь за…
- Ты можешь это сделать,- поспешно перебил капитан.
- Неужели!
- Да, выслушай, дитя живо, оно превратилось в женщину, увы! Такую же прекрасную и чистую, какай была ее мать, и я боюсь, такую же несчастную.
- О! Вы знаете ее?
- Нет. И она не ведает о моем существовании и не догадывается, какие узы нас связывают. Знаю только, что она богатая, знатная дама, замужем за любимым человеком и мать, как говорят, прелестного ребенка.
- Так вы дедушка, капитан?
- Послушай, Клер-де-Люнь,-холодно сказал капитан,- на этот раз я прощаю тебя, но если ты еще позволишь себе сказать на этот счет хоть одно двусмысленное слово, я тебе череп раскрою, понял?
- Совершенно, капитан, я вас ведь хорошо знаю.
- Так теперь дама счастлива? - спросил Дубль-Эпе, чтобы повернуть разговор в прежнее русло.
- Да, но боюсь, что это счастье скоро смутится или даже разрушится. Я решил оберегать ее и спасти от горя во что бы то ни стало. Она считает себя дочерью воспитавшего ее человека и никогда не слыхала даже намека на свое настоящее происхождение. Граф, ее муж, тоже ничего не подозревает. Я один все знаю. Мне уже раз удалось спасти жизнь ее мужу, следовательно, я спокойно могу явиться к нему, меня хорошо примут, и я выжидаю удобного случая, который, наверное, не замедлит подвернуться.
- Так что же вы хотите сделать?
- Стать другом графа, его собакой, его рабом, если нужно, и иметь таким образом возможность защищать его жену от всех на свете, от него самого в случае необходимости. Говорю тебе, я хочу, чтобы она была счастлива.
Он помолчал с минуту, как бы обдумывая свои слова, и продолжал:
- Теперь слушайте, дети, вот уговор, который я вам представлю и который ты, Клер-де-Люнь, должен подписать. Ведь на твоей совести самая тяжелая часть преступления.
- Подписываюсь от всей души, капитан, к каким бы результатам это ни привело меня самого!
- И я тоже, крестный, не только потому, что люблю вас, как отца, но и потому, что хотел бы кинуться за вас в огонь и воду и отплатить за покровительство, которое вы постоянно оказываете моей семье! Говорите же, я каждую минуту готов повиноваться малейшему вашему знаку, клянусь вам!
- Хорошо, детки! Я был уверен в вас,- сказал тронутый капитан, пожав им руки.- Три таких верных, самоотверженных сердца, как наши, непременно должны одолеть все препятствия, единодушно идя к одной цели, особенно если это добрая цель. Сам Бог будет за нас. Итак, решено! Мы втроем будем действовать как один человек.
- Да, да, капитан!
- Непременно, крестный!
- Теперь я могу сказать вам все и назову графа; это будет вашей первой наградой; это имя веками уважается в нашей старой Лимузенской провинции. Люди, которым мы собираемся служить,- граф Оливье и графиня Жанна дю Люк.
- Граф дю Люк! - вскричал Дубль-Эпе,- Сын человека, который был так добр к моей семье!
- Он самый.
- Ах, pardieu! Нам везет! - вскричал Клер-де-Люнь.- Семья дю Люк всегда была провидением несчастных.
- Да, детки! Вот кого нам придется оберегать от всего дурного.
- Клянемся, капитан!
- Что же касается моего назначения в полицию, так это условно, я богат, мне ничего не нужно. Обер-полицмейстер в хороших отношениях со мной, я ему много раз оказывал услуги, и он но моей просьбе дал мне эту бумагу больше для моей же безопасности в случае нужды, но это ни к чему меня не обязывает. И вам нечего бояться, ибо бумага даст мне возможность предупредить вас, если полиция что-нибудь против вас задумала. Только, ради Бога, будьте осторожны. Слушайте, ищите, высматривайте, но ни словом, ни делом не давайте ничего никому заметить. Сам граф даже не должен ничего подозревать. Поняли вы меня?
- Совершенно! - в голос отвечали они.
- У вас, капитан, верно, есть какие-нибудь подозрения,- сказал Клер-де-Люнь,- иначе вы не принялись бы за дело так горячо.
- Да, есть, это правда, но беда в том, что я все-таки ничего не знаю наверняка. Граф дю Люк, до сих пор уединенно живший в замке с женой, вдруг почему-то изменился, сошелся опять с гугенотами и сделался одним из их вождей. Говорят даже, что он выбран идти с депутацией для представления объяснений королеве-матери.
- Слышал я об этих объяснениях; господа, посещающие мое заведение, говорили о них при мне. Дела-то, как видно, запутываются.
- И очень. Но это бы все равно, не будь замешан граф. К черту политику и политиков!
- А вы по-прежнему исповедуете протестантскую веру, капитан?
- Я? - сказал он, иронично улыбнувшись и пожав плечами.- Есть мне время этим заниматься! Я никакой веры не исповедую. Сегодня вечером, когда ты так некстати залез ко мне в карман, я следил за двумя молодчиками, они несколько раз упоминали имя графа, наверное, что-нибудь затевают против него. Но что именно? Вот что мне нужно знать!