- Я вас уже полчаса об этом спрашиваю.
- Я, верно, не расслышал, мой друг; не сердитесь; вы ведь знаете, мне нужно немножко оживиться, опьянеть,- сказал он с удивленной улыбкой.
- Так уйдемте! Здесь вовсе не весело.
- Уйти?… Ну уж нет, приятель! Как знать, может быть, нас скоро ожидает здесь премного удовольствия.
- Как хотите,- покорно отвечал капитан.
- Впрочем, и поздно уже: видите, сейчас начнется.
- Ну, на все воля Божья! - прошептал капитан.
Действительно, пока они переговаривались, в зале все стихло, и пьеса началась.
Сцена или, вернее, занавес в глубине сцены с грехом пополам изображал портики греческого или ассирийского дворца - какого именно, разобрать было трудно. Четверо актеров в костюмах, имевших жалкую, претензию на еврейские или римские, вошли гуськом и, став на авансцене, почтительно поклонились публике, встретившей их, особенно в партере, неистовыми выражениями радости.
Александр Арди, игравший, как мы уже говорили, тень Аристовула, был закутан в громадное белое покрывало. Директор труппы изображал Ирода.
В наступившей тишине тень сделала шаг вперед, протянула руки, откинула тело назад, подняла голову и начала напыщенно декламировать воззвание к гордому, жестокому тирану, вечно жаждущему крови.
- Черт возьми, болван какой! - вскричал вдруг граф дю Люк, зевнув во весь рот.
- Что это он за чушь песет? Хоть бы не так орал!
- Тише! - крикнул партер, придя в негодование от такой наглости.- Тише! Вывести этого господина!
«Poursuis done, poursuis done, о sccierat infame,
Та haine, ta fureur, contre ta propre femme!…» 31 невозмутимо продолжала декламировать Тень.
- А? Что там говорит этот бездельник? - продолжал, в свою очередь, граф, вставая.- Черт возьми, да он смеется надо мной, что ли! Sang-Dieu, если бы я знал!
- Вывести его! Вывести! - ревел взбесившийся партер.
- Вы еще слишком молоды, чтобы заставлять меня молчать,- сказал граф, презрительно взглянув па публику партера, усилившую крики.
Вельможи, сидевшие па скамейках, хохотали до упаду над этой импровизированной комедией, конечно гораздо больше занимавшей их, нежели трагедия знаменитого Арди.
Тень как ни в чем не бывало осыпала тирана грозными предсказаниями.
Капитану между тем удалось немножко сдержать графа и заставить его сесть; шум в партере стих. Граф очень серьезно стал слушать запутанные стихи, но вскоре опять, по несчастной склонности видеть дурное там, где его большей частью вовсе не бывало, он вообразил, что проклятия, которыми сыпал несчастный Арди, имели цель нанести оскорбление ему лично; к тому же, боясь новой выходки со стороны графа, актер невольно каждую минуту испуганно поглядывал на него. Вообразив, что тот зло намекает на его сцену с женой, граф, обезумев от бешенства, вскочил, подбежал к тени Аристовула и дал ей звонкую пощечину, грозно крикнув:
- А, бездельник, и ты тоже выдумал подшучивать надо мной! Ты заодно с моими врагами! Подожди, негодяй, подожди!
Несчастный актер, забыв, что он неуловимая тень, бросился бежать за кулисы, крича так, словно его режут, а граф бежал за ним с обнаженной шпагой, которой непременно хотел проткнуть его.
Публика опять зашумела. Одни смеялись, другие бранились; гвалт стоял страшный.
Наконец граф вернулся. Арди бежал от него благодаря знакомству со всеми переходами театра, а его взбешенный преследователь, решившись выместить свою злобу на первом, кто ему подвернется под руку, неподвижно стоял посреди сцепы, сердито поглядывая вокруг.
К довершению несчастья, Ирод, директор труппы, желая помочь бедному товарищу, а главное, снова привлечь внимание публики к пьесе, продолжая прерванный-монолог Тени, воскликнул басом, точно из бочки:
«Quelgue demon jaloux de I'lionncur de ma glolrc Rameine dcs liorreurs funebres en mernoire,
Taelie d’inlimider un effroi de la peer Un gui present reduit!es perils en \apcur!» 32
“ Опять! - крикнул громовым голосом граф.- И этот гуда же; Это что еще за шут? Я убью мерзавца!
Все вельможи, и смеясь, и бранясь, все служащие театра, актеры, даже сам Арди, решившийся снова показаться, старались сдержать и уговорить графа. Оливье махал шпагой, жестикулировал и непременно хотел проткнуть насквозь несчастного царя Иудейского.
Партер ревел, кричал, топал.и хохотал.
Публика, видя, что ничем не помочь делу, стала забавляться этой новой комедией.
Никогда еще в театре не бывало такого содома.
Дамы громко вскрикивали, некоторые падали в обморок; лакеи, пажи, театральные служители взбирались на плечи стоявших перед ними зрителей, еще больше увеличивая этим шум; a tire-laines между тем, пользуясь таким чудесным случаем, очищали карманы соседей. Одним словом, это был настоящий шабаш ведьм и колдунов.
Посреди всей этой суматохи Ирод, не изменяя своей роли и не забывая о должности директора труппы, продолжал, несмотря на угрозы и усилия графа добраться до него, декламировать монолог, который уже никто больше не слушал.
- Ах!…- вдруг закричал он, не договорив фразы.-› Ах, Господи! Ой-ой-ой, помогите! Умираю!
Графу удалось вырваться, и он здоровым пинком под зад вышвырнул несчастного монарха в партер.
Это довершило эффект. Крики, хохот и свистки сделались оглушительны; но бешеное веселье дошло до высшей степени, когда снова появилось бледное, испуганное лицо дрожащего монарха, за несколько минут перед тем исчезнувшего в толпе. Выражение лица директора казалось до того уморительным, а написанный на нем испуг - до того комичным, что даже сам граф Оливье не мог дольше сердиться и расхохотался.
Выйдя на авансцену, он погрозил пальцем царю Иудейскому и, покручивая усы, сказал, смеясь:
- Вот тебе урок, бездельник, больше не будешь соваться в чужие дела.
- Ах, монсеньор!…- пробормотал полумертвый от страха директор.
- Ни слова больше! Вот тебе за ужас, который я на тебя навел, дуралеи!
Он кинул ему полный кошелек золота, который царь Ирод, несмотря па свой страх, ловко подхватил на лету, поблагодарив улыбкой, очень напоминавшей гримасу обезьяны, укусившей лимон.
- Теперь продолжай комедию, мошенник,- величественно заключил граф,- только берегись другой раз оскорблять намеками людей, пользующихся уважением, иначе я тебя уж окончательно проучу.
- Клянусь вам прахом моих предков! - так напыщенно произнес Ирод, что весь зал опять расхохотался.
- Ну, капитан,- невозмутимо продолжал граф, вкладывая шпагу в ножны,- вы, кажется, действительно правы: уйдемте, нам здесь больше нечего делать.
- Corbieux! - откликнулся авантюрист.- Вот умная мысль! Слава Богу, что она наконец пришла вам в голову!
Они вышли из театра под смех, крики и свист, на которые уже не обращали никакого внимания.
Пьеса была доиграна и, говорят, имела большой успех.
II КАК И ПОЧЕМУ ГРАФ ДЮ ЛЮК СДЕЛАЛСЯ УТОНЧЕННЫМ
Граф Оливье, выйдя из театра, отослал экипаж и, взяв капитана под руку, пошел, разговаривая с ним, к набережной.
Погода была тихая, чудесная; графу хотелось освежиться чистым воздухом и разогнать хмель. Впрочем, он был в отличном расположении духа и нисколько не упрекал себя за свою выходку в театре.
Но расскажем сначала в нескольких словах, что произошло с тех пор, как граф уехал из Мовера, решившись больше не возвращаться к жене.
Покинув замок, граф, бледный, со сдвинутыми бровями и опущенной головой, около часа ехал все прямо, никуда не сворачивая, не разговаривая с не отстававшим от него капитаном.
Вдруг он остановился, с удивлением оглянулся вокруг и провел рукой по лбу, словно отгоняя тяжелые думы.
- Куда же мы направляемся? - спросил он, стараясь говорить равнодушным топом.
- К черту! - отрывисто отвечал капитан, с досадой пожав плечами.
- Как к черту? Вы шутите, конечно!
- Нисколько. Вы, точно сумасшедший, убежали из замка, и теперь мы идем поздно вечером по каким-то совершенно незнакомым мне местам и далеко можем забраться, если никуда не свернем.