- Надо признаться, вы чудесно умеете переодеваться, молодой человек,- лукаво сказал монах.
- Смейтесь, отец мой, а я все-таки знаю замыслы заговорщиков.
- Назовите мне их главного вождя.
- Он не один, отец мой; это ведь обширный замысел; целая протестантская Лига с более надежной поддержкой, нежели была Лига католическая, которую с таким трудом удалось разрушить покойному Генриху Четвертому. Вы погибнете, если не примете мер, полагаясь на свою мнимую безопасность. Растянутая под вашими ногами сеть запутает вас наконец так, что вы из нее не выпутаетесь. Вы требуете доказательств? Я бы мог представить их тысячи!
- Так где же они?
- Вам все сказать, отец мой?
- Говорите все, madame,- отвечал монах со зловещей улыбкой, сделав ударение на этом слове.- Разве я не духовный отец?
- Ну, пожалуй, я вам откроюсь! Сегодня же у меня будут в руках доказательства. Сегодня вечером в одном известном мне месте состоится собрание главных вождей; один из них,не самый влиятельный,может быть, но лучше всех знающий тайны своих сообщников, собирается изменить им. Но он требует выполнить два условия.
- Какие, скажите? - вкрадчиво спросил отец Жозеф.
- Во-первых,полное прощение за все, что он до сих пор делал против короля.
- Религия, - гнусливо протянул монах с фальшивой улыбкой, - велит нам принимать заблудших овец, возвращающихся в лоно церкви. Я не вижу препятствий к этому прощению.
- Кроме того, сильно опасаясь мщения собратьев, он хочет как можно скорее уехать к себе на родину и просит пятьсот пистолей, которые дадут ему возможность скрыться от преследований.
- Пятьсот пистолей!
- Немного, кажется, в сравнении с тем, что я вам предлагаю и что может принести такую огромную выгоду монсеньору епископу Люсонскому.
- Еще раз говорю вам, что его преосвященство не желает вмешиваться в эти интриги. Монсеньор Ришелье вовсе не политик; он смиренный, скромный, милосердный священник, которого больше смущают, нежели удовлетворяют высокие милости короля и королевы-матери. Но он так горячо предан королю, что, хотя и не богат - ведь все его состояние уходит на бедных, он никогда не пожалеет денег, когда дело идет о разоблачении разных темных замыслов врагов его величества. Его преосвященство во многих случаях показывал большую благосклонность к вам. И теперь, в его отсутствие, я согласен исполнить ваше желание; но берегитесь, монсеньор - не такой человек, с кем можно шутить безнаказанно; если эти деньги пойдут на то же, на что уже пошли, то есть на кутежи в трактирах вашего братца - очень красивого господина, надо отдать ему справедливость, но слишком быстро спускающего деньги, - вам придется раскаяться, именно вам лично, в неисполнении обещаний.
- О отец мой, будьте уверены, что только судьба может помешать мне сдержать данное вам слово!
- Очень желал бы, чтобы это было так. Но теперь вы предупреждены.
- Отец Жозеф снял с шеи висевший на стальной цепочке ключ, открыл сундук, достал мешок с деньгами и подал гостю.
- Вот тысяча пистолей, - сказал он, улыбаясь, -пятьсот - вам, а пятьсот - вы знаете, для чего. Но помните, о чем я вас предупреждал; вы можете сильно поплатиться.
- Я не допущу этого, отец мой, - заверил незнакомец, опуская мешок в карман.
- Когда я получу от вас какое-нибудь известие?
- По всей вероятности, завтра, если мне удастся, отец мой.
- А если нет?
- Так через три-четыре дня; но, я надеюсь, мне удастся; я слишком хорошо подготовился.
Монах недоверчиво покачал головой.
- Часто именно то и не удается, что бывает слишком хорошо подготовлено, - изрек он. - Ну, да что бог даст! Не забудьте, когда придете еще, всегда спрашивать Лавердюра, это имя незаметнее. Ступайте, дитя мое, и да просветит вас Господь!
Незнакомец поклонился и ушел.
Оставшись один, отец Жозеф улыбнулся своей страшной улыбкой.
- Только женщины умеют затевать интриги, - сказал он, - этой дело удастся, если я грубо не ошибаюсь; ею ведь руководит страсть. Но что ей мог сделать граф дю Люк де Мовер? Тут кроется какая-нибудь любовная измена. Э, да что мне до этого. Лишь бы ей удалось!
Капитан с отвращением отошел.
- Уедем, - попросил он, - Нам, слава богу, больше нечего здесь делать.
Через пять минут он с Клер-де-Люнем был снова под арками площади Рояль.
-Ну что, капитан, довольны ли вы? -спросил смеясь tire-laine.
-Конечно, - отвечал капитан. - Ты дал мне возможность, не раскрывая кошелька, узнать тайну, за которую я не задумался бы заплатить двадцать тысяч ливров!
- Черт возьми! Так это очень важная тайна?
- Важнее , нежели ты предполагаешь, приятель. кстати, не знаешь ли ты адреса нашего друга графа де Сент-Ирема?
- Нет, капитан, но могу узнать, если он вас интересует.
- Не только интересует, Клер-де-Люнь, но я горю желанием с ним подружиться.
- Так не беспокойтесь, адрес будет вам доставлен, капитан.
- Скоро?
- Надеюсь. Почему вы осматриваетесь кругом?
- Да хочу знать, куда уехал наш незнакомец.
- И его найдем, капитан, если вам нужно.
- Отчего же! Не отпираюсь, что нужно. Клянусь душой, Клер-де-Люнь, ты чудесный товарищ!
- О, капитан, вы мне льстите!
- Да нет же, уверяю тебя; я говорю то, что думаю. Но куда ты так спешишь?
- Я-то? Обедать; признаюсь, я умираю с голоду. А вы?
- И я тоже. Пойдем вместе, Клер-де-Люнь, и за обедом потолкуем. Хочешь?
- С удовольствием, капитан. Куда мы пойдем?
- Pardieu! К Дубль-Эпе. Нигде так хорошо не кормят, как у него.
- А вы любите хорошо поесть, капитан?
- Когда придет фантазия.
Они посмеялись и ушли.
IV ЛЕГЕНДА ТАИНСТВЕННОГО ДОМА
На улице Серизэ, напротив одного великолепного отеля, стоял дом, очень простой с виду, выходивший фасадом во двор, а позади имевший сад, за тенистыми деревьями которого здание с улицы почти не было видно.
Уже много лет никто тут не жил, и дом приходил в разрушение, но никто не заботился о том, чтобы поправить его.
О нем ходила мрачная легенда. Его называли Таинственным домом; жители квартала, проходя вечером мимо пего, дрожали и прибавляли шагу.
Легенда этого дома относилась ко времени последней осады Парижа Генрихом IV, когда бедные жители несчастного города так страдали от голода, что, по словам Соваля, «матери съедали своих детей», К голоду, присоединилась еще и чума.
В это время дом, о котором мы говорим, принадлежал одному члену парламента, Добантону.
Как только начался голод, Добантон заперся у себя с семьей, состоявшей человек из десяти мужчин, женщин, детей и четырех слуг; затем окна и двери заколотили, и обитателей дома больше никто никогда не видел. Часто слышались оттуда плач, крики, стоны, петом все вдруг смолкло навсегда.,.
Прошло много времени; заключили мир; граф Бриссак, парижский губернатор, сдал город королю, и жизнь в нем вошла в свою обычную колею. Только дом Добантона по-прежнему оставался молчаливым и мрачным.
Два года спустя приехали из провинции родственники Добантонов вступить в наследство имуществом. Дом по приказанию парламента отворили в присутствии комиссара и двух стражников.
Страшная картина представилась вошедшим: везде лежали скелеты; кое-как собрав разрозненные кости, из них составили фигуры шестерых взрослых людей и четверых детей; куда делись остальные четверо - так и не могли допытаться.
Пораженные ужасом наследники велели снова запереть дом, уехали и больше не возвращались.
С этого времени дом прозвали таинственным или заколоченным.
Прошло несколько лет; брошенный дом постепенно разрушался под влиянием времени, как вдруг месяца за полтора до того дня, с которого начинается наш рассказ, жители квартала с изумлением увидели множество рабочих, собравшихся ремонтировать полуразрушенное здание. Его поправили в две недели.