И совсем уж обескуражило Рейнсдорпа второе письмо Панина, которым все дела по составлению экстрактов велено было передать Рычкову. Рейнсдорп не без основания растерялся, не зная, как быть. Ведь для выполнения панинского задания он уже назначил способных людей, и они принялись за дело. Конечно, Рычков был опытен и сведущ в такой работе, она ему более сподручна. Но тогда почему его сиятельство, главнокомандующий граф Панин сразу не назвал Рычкова как наиболее способного исполнителя сего поручения? Понять это Рейнсдорп не мог, но и ослушником приказа вышестоящего начальника быть не желал. Поэтому, искренне презирая Рычкова, открыл ему дорогу ко всем архивам, хранящимся в губернской канцелярии. В то же время он поторапливал Чучалова, надеясь опередить Рычкова. Но это ему не удалось.
Рычков сочинил экстракты не только быстро, но и с сердечным прилежанием, вложив в них обширные сведения, одухотворив сочинение живыми мыслями и наблюдениями историка.
25 декабря 1774 года он писал Миллеру: «Его сиятельство моим трудом, по предписанию его чиненным, столько доволен был, что пожаловал мне от имени Ее Величества две тысячи рублей. Вы знаете, милостивый государь, сколь они полезны оскудевшему от разорения и ослабевшему в силах своих человеку. Я не успел еще его и благодарить, почувствовав от великого восхищения некоторый припадок».
Практически это было первое материальное вознаграждение Рычкову за его литературно-исторический труд. Шестидесятидвухлетний член-корреспондент Академии наук, ученый-географ, просветитель, публицист принял его с благодарностью. Запечатлевая в «Записках» это радостное событие своей жизни, Рычков не без гордости отмечал, что Панин определил его «в учрежденную от него при Оренбургской губернии иноверческую и пограничную Комиссию сочленом губернаторским». Это сочленство в какой-то мере должно было бы защитить Рычкова от неправых посягательств со стороны Рейнсдорпа, содействовать их примирению. Однако уязвленное самолюбие губернатора, его личная неприязнь к Рычкову оказались выше здравого смысла Рейнсдорп также представил Панину составленные своими помощниками «исторические экстракты», по содержанию и исполнению, надо полагать, слабее рычковских, поскольку какого-либо отзыва Панина они не получили, во всяком случае, в документах таковых не находится.
Раздосадованный Рейнсдорп писал в июле 1775 года своему петербургскому корреспонденту: «Если не избавлюсь прежде от нелепого Рычкова и Оренбурга, то ничто в мире не удержит меня в начале сентября месяца просить графа Петра Ивановича об отзыве».
ПРАВДА БОЖЬЯ, А ВОЛЯ ЦАРСКАЯ
Можно видеть тут многие дела, которым подражать воздержаться надлежит.
Выходя ранним февральским утром из губернской канцелярии, Петр Иванович поскользнулся и упал, повредив ногу. Ни врачи, ни сам он точно не узнали, вывих то был или закрытый перелом одного из суставов. Пострадавшего отнесли в его дом, где «несколько дней при несносной боли и ломоте во всей ноге» он пролежал недвижно. К той боли присоединилась еще и подагра, и в таком болезненном состоянии Рычков весь год находился, а если и выезжал на службу, то всегда с великим трудом, ибо больной ногой он не мог ступить, а передвигался лишь с помощью костылей. Врачи приписывали ему покой, домашний режим.
Средний сын Рычкова, Василий, капитан Царицынского батальона, прибыв в Оренбург в марте 1775 года, застал отца в постели, с придвинутым к ней столом, заваленным бумагами. Извиняясь за свое нездоровье, Петр Иванович шутил:
— Хромые для передвижения мало пригодны, зато способны в делах, где ум и сила духа надобны. Болезнь от конторских сует меня отстранила, приблизив к этим бумагам, среди них полезнейшие имеются.
— Как новый труд ваш, батенька, называется?
— Добавления пишу к известной тебе «Истории Оренбургской». Время пополнило ее славными и горестными событиями. Ровно год тому, как с Оренбурга страшная осада снята. Мною все сие доподлинно изображено, но в публику пока не выпущено. Грозный злодей и бунтовщик хотя и казнен в Москве недавно, люди же от разговора о нем удерживаются и передают, кто что знает, шепотом.
— Отец, а надобно ли о таких злодействах летописать, память в людях удлинять? Сколь разорено по всем провинциям, сожжено, сколь крови пролито?! — Василий вспомнил о своем старшем брате Андрее, убитом и похороненном под Корсуном. Тело его 15 января 1775 года было перевезено в Спасское и погребено в каменной церкви, восстановленной после разграбления и заново освещенной архиепископом казанским.