— Быть не может. Он еще несколько дней назад был жив, — говорю я, и покачиваюсь. Нэнси подхватывает меня, не дает грохнуться в обморок. Анюта вырывает у меня газету, читает, и говорит:
— Это сердечный приступ. Странно. Может это другой мужик? Сколько ты подлила снотворного?
— Даже меньше чем Олегу. Я себе столько же капаю, когда не могу уснуть.
— Может в состоянии аффекта ты перепутала дозировку?
— Да блять! Давайте съездим туда и посмотрим. Дверь должны опечатать. А если подонок жив, мы просто не позволим ему бить тебя снова. — говорит Нэнси, и мне кажется это здравой мыслью.
Но вместо работы я вливаю в себя водку, и пытаюсь понять, что происходит. Я сбежала пять дней назад. За пять дней тело не может сгнить как за 2 месяца. У меня нет медицинского образования, но я понимаю, что такое невозможно. Невозможно, черт возьми, или духи услышали Анюту.
Господи иисусе!
Еще один вечер простоя, но на следующее утро мы вызываем такси на Ленина 14. Я подхожу к машине Руслана, и она вся в пыли и грязная, будто не трогалась с места долгое время. Я набираю пин-код от домофона, и мы тремя перепуганными душами поднимаемся к 18й квартире, в которой жила и терпела побои. Опечатано. Анюта присвистывает, и спрашивает, действительно ли это та квартира.
— Да это та квартира. Я не рехнулась.
— Или это магия, — говорит Нэнси, задумчиво прикасаясь к накрашенным губам, — Ну не может тело сгнить за несколько дней.
— Заткнись. Вдруг тут прослушка? — бьет кулачком по плечу Нэнси Анюта.
— Какая на хрен прослушка, если в газете написано, что это сердечный приступ? — говорю я.
— В газете еще пишут о падении уровня преступности в городе, но вчера на районе нашли мертвую тетку с ножевым. — парирует Анюта.
И мы уходим. Дабы как-то разбавить страх, мы решаем зайти в "Пятерочку" в которой я страдала, и разыграть старых сук. Те узнают меня, и прямо на глазах я целую Анюту в засос, а потом наглым образом запускаю руки под блузку Нэнси. Опрокинув напоследок стойку с чипсами, мы уходим с диким визгом. Так гораздо легче переживать всякое потустороннее дерьмо.
***
Вечером я на панели как штык, но видимо за мной увязался какой-то злой рок, раз меня снимает Олег. Я сажусь в его крузак, но киваю Нэнси, чтоб записал номера. Тот и номера тачки скатал, и в бампер плюнул. Мой хороший!!!
— Как бы ты не пыталась зимой оживить наш брак, у нас ничего не вышло, — выдыхает Олег, но мотора не заводит.
— И я рада тебя видеть. Приехал плакаться мне в плечо?
Он достает бумажник, и кидает мне десятку. Где-то я уже это видела. Не хватало, чтобы какой-то безхребетный куколд выбивал из меня все дерьмо как Руслан.
— Мы разъехались. Я плачу алименты, и раз в неделю вижусь с детьми. Так-же занимаюсь делом, и жду, когда тебя сподобит вернуться ко мне.
— Сейчас июль, а не осень. Долго еще ждать.
— Ты заебала меня, Наташа, — выдыхает Олег и закуривает.
— Будешь трахаться со мной, или мне сегодня поработать твоим психологом?
— Вот что тебе надо? К тебе клеится мужик, красивый, при деньгах, со своим жильем. Любит тебя и в жопу целует, а тебе лишь бы на трассу. Что тебе нужно дать, чтобы ты стала моей?
Я возвращаю пятерик Олегу и выхожу из машины. Второй пятерик я оставила себе за моральный ущерб.
— Так быстро? — хохочет Нэнси.
— Да задолбали меня эти мужики.
И Нэнси вопит в окно крузака:
— Если она не дает, то моя дырочка и за три косаря готова впустить тебя, мой сладкий папочка.
Крузак резко трогается с места, а Нэнси заливается смехом.
14
На каждого второго клиента приходится Олег. Иногда я даю ему, иногда сосу, и стараюсь поскорее сбежать от его болтовни и стенаний. И вот в таком состоянии я врываюсь в жаркий август с черными ночами. На Рысьей горе стрекочут кузнечики, и полынь на обочине трассы роняет свой пряный аромат. Я болтаюсь со шлюхами под уличными фонарями, отращиваю волосы, и живу своей беззаботной жизнью, в которой днём отсыпаюсь, а ночью торгую задницей. История с Русланом стирается, смывается редкими проливными дождями, и на душе становится легче. Не надо прибегать к членовредительству, или к пирсингу в самых невообразимых местах.
Чтобы коротать дни, я читаю сборник стихов одного поэта, о котором знаю ровным счетом ничего. Но в его стихах я нахожу себя, разбираю четверостишия на крылатые фразы, и иногда вглядываюсь в мальчика на обложке. У него такой потерянный вид! И эти детские красные бусы, голубая кофточка, и огромные мужские руки на его коленях. Если бы моя душа была обложкой для книги, она была бы именно такой.