Василий Иванович захлопал глазами. Он пытался что-то сказать, но Владимир Васильевич сделал вид, что не видит подобного возмущения. Глаза закрывались и открывались, но царевич отвернулся к окну, выходящему в яблоневый сад, и сделал пару шагов.
— Эх, Ваше Величество, возможно вы меня поймёте, когда окажетесь на небесах. И мы с вами вместе обсудим сложившуюся ситуацию, а после обнимемся, как отец с сыном. Вы должны будете меня понять. И должны будете меня простить. Ведь я вас простил, когда вы велели Селиверстову попытаться отравить меня. Понял и простил. Вы хотели как лучше. Но вы опять ошиблись! Лучше будет под моим правлением! А вы могли бы воспрепятствовать этому! И что? Долго бы мне пришлось ждать вашей смерти? Вот и пришлось немного ускорить ход событий…
Царевич насторожился и прислушался. Он бросил быстрый взгляд на дверь, а потом также быстро скрылся за шторой. Ему даже пришлось встать на носки, чтобы начищенные до зеркального блеска ботинки не выглядывали из-под плотной ткани.
Он услышал, как дверь приоткрылась. Цокот каблуков подсказал, что это вовсе не Мария Никифоровна вошла в палату. Каблуки процокали к кровати, чуть скрипнуло сиденье. Затем воцарилось молчание.
Владимир Васильевич аккуратно потянул носом. Сквозь стерильную плотность воздуха проплыли ароматы сандала, мирры, перечной мяты. Знакомый запах. Таким парфюмом всегда пахло от его матери. И Владимир Васильевич уже собрался было вылезти наружу, когда раздались ещё одни шаги. На этот раз обувь не цокала, поступь была твёрдой, уверенной.
Вылезать в такую секунду было уже если не так уж неприлично, то неподобающе для наследника царского трона. Владимир Васильевич и сам не смог себе объяснить — что его толкнуло на подобный шаг. Ну, застали бы его возле отца, подумаешь, что такого?
А вот прятаться за шторой…
Как в детстве они с Фёдором скрывались от надоедливого младшего брата. Правда, тот каким-то образом их всегда находил. Ванька как будто чуял, где скрываются старшие.
— М-да, неприятно видеть недавно крепкого и здорового мужчину в таком состоянии, — раздался мужской голос. — Как будто буря сломила мощный дуб и вырвала с корнями. И вот лежит он, свернутый набок, а свиньи радостно жрут желуди с его поникших ветвей…
— Иван Фёдорович, а под свиньями… вы кого понимаете? — произнесла Елена Васильевна. — Уж не нас ли?
Иван Фёдорович… Телепнёв-Оболенский? Овчина? И этот здесь? За каким чертом его нелегкая принесла?
Владимир Васильевич постарался вовсе не дышать, чтобы никаким шевелением не выдать своего местонахождения.
— Не нас, дражайшая царица. Мы можем быть только орлами и лебедями, но никак не свиньями. И если бы могли, то взяли бы царя под белы рученьки, да вознесли его к солнышку, чтобы он отогрел свои старые косточки, а вся хворь его…
— Перестаньте паясничать, Иван Фёдорович. Вы же знаете, что моему супругу осталось жить два понедельника. Да, Василий Иванович, это сущая правда! И не вращайте глазами, я всё одно ваших морганий не понимаю. Вы хотите окно открыть? Воздуха свежего вам захотелось?
— А может и в самом деле по солнышку соскучился? — спросил Иван Фёдорович. — Может подтащить к оконцу?
— Не стоит. Пусть мучается. Как я мучилась в своё время, когда он с дружками пиры закатывал, а потом приходил в опочивальню, вусмерть упившийся медом. Падал на подушки и смердел хуже дохлого осла… За это пусть мучается… Или как недавно ни за что ни про что получила пощёчину…
— Пощёчину? И он осмелился поднять руку на такую женщину? Похоже, что Бог его за это и наказал. И нет ему прощения за подобное! Правильно митрополит Даниил сказал, что недолго дубу осталось листьями шуршать, что найдётся на него и буря, и топор дровосека.
— Митрополит сказал? — спросила Елена Васильевна. — Когда же вы с ним виделись, Иван Фёдорович?
— Да вот буквально на днях. Имели весьма содержательную беседу. Он тоже говорил, что пора бы дубу упасть и освободить место под солнцем для других ростков, которых сдерживал от роста под своей сенью.
— А какие именно ростки… Митрополит не уточнял?
— Он как раз поэтому и пригласил, чтобы узнать крепость моих помыслов и желание вырасти. Сказал, что березка вполне могла бы распуститься в разные стороны и под кроной своей не только укрепить корни, но и создать новую поросль!
— Ой, так уж и новую поросль? — рассыпалась в смешках Елена Васильевна.
— А почему бы и нет? Женщина вы в самом соку, многим молодым фору дадите. Я тоже не урод, так что поросль вырастет красивой и крепкой… Ох, что-то царь-батюшка сильнее заморгал. Прямо всё на окно косится и косится. Лежите уж, Василий Иванович, отдыхайте. Ведь недолго вам осталось, — проговорил Иван Фёдорович. — Но вот зрелище мы вам на дорожку можем показать…