Он не мог ни есть, ни пить. Лекарства если и снимали боль, то это было временно. Огонь внутри разгорался всё сильнее. Каждая минута сопровождалась порой такой нестерпимой болью, что хотелось кричать, выть, но мышцы отказывались повиноваться, а звук даже не думал рождаться в саднящем горле.
И вместе с тем он крепился. Мощный старик, который отобрал у Литовского княжества город Смоленск, присоединил к Российскому царству Рязанское княжество и Псковскую республику, надавал по щам казанскому и крымскому ханству, сейчас был при смерти, но не сдавался. Он ждал…
Палата была походила на клетку, выстроенную из белых стен, с кроватью, похожей на пыточный инструмент. Окно, затянутое серым полотном жалюзи, словно умоляло о свете, но только отражало мрачную безжизненность. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом лекарств и дезинфекции, и постоянно напоминал о том, что здесь царит болезнь, а вовсе не человек, недавно расхаживавший в короне.
На тумбочке стоял вазон с искусственными цветами, их яркая пластиковая улыбка казалась зловещей в этом унылом царстве.
Рядом с кроватью стоял одинокий стул, покрытый потрепанной обивкой, словно он тоже страдал от этой атмосферы безысходности. Над лежащим висела капельница, ее мерная капель напоминала о том, что время здесь течет иначе, медленно и мучительно. На экранах мониторов по невидимым горам скакали точки, тянущие за собой разноцветные шлейфы.
Палата была не просто комнатой, это была сцена, где разыгрывалась драма жизни и смерти, где надежда боролась с безнадежностью, а свет пытался пробиться сквозь тьму. Где лежал и ждал всего одного события великий человек, смирившийся с безысходностью.
Ждал одного единственного сообщения, которое наконец пропищало резким сигналом на телефоне Марии Никифоровны. Она встрепенулась, посмотрела на лежащего царя. Тот лишь закрыл глаза, а через пару секунд открыл, вглядываясь в лицо помощницы.
— Сейчас, царь-батюшка, сейчас, — засуетилась женщина, доставая телефон.
Она вгляделась в текст сообщения, на какое-то время застыла, а потом повернула экран к лежащему царю.
Тот быстро прочитал сообщение и закрыл глаза.
— Мне так жаль, Ваше Величество, — проговорила Мария Никифоровна. — Может, я могу что-нибудь для вас сделать?
Василий Иванович приоткрыл глаза, а потом часто-часто заморгал глазами. Лишь несколько секунд спустя Мария Никифоровна поняла, что умирающий царь использует морзянку для передачи какого-то сообщения.
Но вот сама Мария Никифоровна этим навыком не владела, поэтому понять ничего не могла. Она попыталась найти в сети разъяснение, но… Незнакомому с этим языком кодирования человеку трудно понять с первого раза.
Едва ли не со слезами на глазах Мария Никифоровна взмолилась:
— Царь-батюшка, да не понимаю я этого языка проклятущего, чтоб ему пусто было. Вы может Ивана Васильевича вызвать хотите?
Лежащий царь закрыл глаза, чуточку подержал их закрытыми, а потом снова открыл. Мария Никифоровна радостно всплеснула руками:
— Что? Правда Ивана набрать?
Снова последовала та же миниатюрная пантомима. Мария Никифоровна быстро набрала нужные цифры и нажала на кнопку видеовызова.
Пошли гудки, но… Ответа от Ивана Васильевича не было. Новый дозвон и снова тот же результат. Мария Никифоровна в отчаянии нажала в третий раз на вызов.
Результат остался неизменным.
— Может быть он спит? Время уже одиннадцать… Хотя, что молодым такое время? В такое время они только начинают жить… Знаю! — обрадованно воскликнула Мария Никифоровна. — Знаю! Я сейчас позвоню Бореньке! Вот кто точно возьмёт телефон!
Она быстро нажала на вызов и в палате раздался полусонный голос Годунова:
— Доброй ночи, Мария Никифоровна! Что-то вы припозднились…
— Привет, Боренька! Это не поздно, это как раз, — ответила княгиня и быстро спросила. — Скажи, а Иван Васильевич не рядом ли?
— Нет, он в своей комнате должен быть. Мы как расстались после поездки в ресторан, так и не виделись. А зачем он вам? Может, он тоже уже уснул? — в голосе Годунова послышался лёгкий упрёк.
— Нужен он нам, Боренька, — с нажимом проговорила Мария Никифоровна.
— Нам? Кому это «нам»? — спросил Годунов с игривыми нотками в голосе.
— Боренька, я сейчас рассержусь, — отрезала княгиня.
— Простите, конечно же сейчас посмотрю, — тут же подхватился Годунов.
После этого послышалось шуршание откинутого одеяла и лёгкая поступь в резиновых тапочках. Чуть скрипнула открываемая дверь. Затем снова шаги. Финалом этой музыкальной феерии был стук в деревянную поверхность и голос Годунова: