Я поднял меч и рванул наперерез.
— Марфа, держись! — рыкнул я, сжимая клинок мертвого Петрушки. Рукоять была липкой от крови, но лезвие — острым, как злоба в глазах этих шутов.
Двое новых маскарадных убийц уже метнулись к старухе, но лужайка внезапно ожила. Новые ледяные шипы вздыбились из-под земли, словно клыки разъярённого зверя. Один из «Петрушек» не успел отпрыгнуть — острый хрустальный клин вонзился ему в бедро, вырвав кусок мяса. В разные стороны полетели брызги алой жижи. Он споткнулся и взмахнул руками. Новый ледяной клык пробил его грудь!
— А-аргх!
Но второй был проворнее. Он перекатился, избежав смертоносных шипов, и рванул к Марфе Васильевне.
— Нет!
Я бросился вперёд, земля вздыбилась под ногами. Перепрыгнуть и успеть задержать! Взмах — и мой клинок встретил вражеский с лязгом, высекая искры. «Петрушка» зарычал под маской. Новый взмах и противник отскочил прочь.
— Ты опоздал, ведарь… — прошипел он.
Врун!
Марфа Васильевна не просто моя жена. Она — летучий всадник!
— Сдохни, тварь– вздохнула она, и в следующий миг воздух вокруг шеи «Петрушки» сжался, как удавка.
Его глаза вылезли из орбит, лицо посинело. Он захрипел, бессильно дёргаясь в невидимых тисках.
Я не стал ждать и наблюдать за судорогами бессильного тела.
— Спи спокойно, шут.
Меч взвизгнул, рассекая шею. Голова отлетела, кувыркаясь, как мяч, прежде чем шлёпнуться в траву. Безголовое тело рухнуло, судорожно дёргаясь.
Только тяжёлое дыхание да треск огня где-то за спиной.
Я оглянулся. «Петрушка», пронзённый ледяным шипом, ещё дёргался, хрипя и истекая кровью. Его маска съехала, открывая искажённое болью лицо.
— Кто вас послал? — рыкнул я, приставляя клинок к его горлу.
Он захихикал, пуская кровавые пузыри.
— Ты… скоро… узнаешь…
И захрипел в последний раз.
Мёртв.
Я выпрямился, ощущая усталость в мышцах. Елена Васильевна крестилась, шепча молитвы.
— Ну что, матушка, — хрипло сказал я, вытирая меч о штаны мертвеца. — Похоже, нас тут ждали.
Она вздохнула, глядя на кровавую лужайку:
— Ох, Иван Васильевич… Это только начало.
И она была права.
На улицу высыпали мои бойцы, воины царицы, люди в масках. Кутерьма, взрывы, техники… Всё это смешалось в один большой концерт боли и страданий.
— За царя! За Отечество! — прогремел крик Ермака.
Его тут же подхватили. Начали теснить нападавших. То и дело раздавались взрывы, техники летели одна за другой. Я же подскочил к стоящим женщинам.
Елена Васильевна мелко крестилась, глядя на окровавленные розы под балконом.
— Бежим, матушка, бежим! — рявкнул я, дёргая её за рукав. — А то сейчас тут будет не молитва «Отче наш», а отходная!
И мы побежали — сквозь пепел, сквозь хаос, сквозь ад, устроенный людьми, которые, видимо, считали себя вершителями судеб. Я прорывался вперёд, а Марфа Васильевна прикрывала наши тылы.
Вскоре к нам присоединились остатки моего воинства. Все вооруженные, собранные, суровые. Командовать почти не пришлось — многие не раз участвовали в разных заварушках. А вот нападающие оказались менее подготовленными. Может быть, они рассчитывали на взрывное устройство, после которого царский трон опустел, и они смогли бы воспользоваться смутой.
Ну да, одним махом сразу и царицу, и сына. Сразу всех, чтобы никто из близкой родни Василия Третьего не смог предъявить свои права на престол.
Да вот не тут-то было! На их беду, я оказался ведарем!
День, начавшийся с тихого утра, теперь был наполнен грохотом и криками. Мы бежали, спотыкаясь о камни и трупы, а за спиной у нас уже слышался мерный топот преследователей. Елена Васильевна, несмотря на преклонные лета, не отставала, и её старческие пальцы судорожно сжимали складки моей одежды, будто в этом была её последняя надежда.
Следом за нами из дворцовых стен, из прилегающих подворотен высыпали больше сотни «Петрушек». Вооружённые, в полной боевой экипировке, с умениями и техниками… Эта ловушка готовилась явно не один день. И люди готовились…
Эх, насколько же здесь всё прогнило, если царские слуги позволили взрастить семена заговора прямо возле дворцовых стен. Да что там возле — внутри дворца!
Имена заговорщиков я ещё узнаю, а сейчас… сейчас нужно спасти матушку-царицу. Да и самому спастись, на худой конец.
Мои воины, закалённые в боях, выстроились в живую стену, прикрывая наш отход. Их лица были суровы, глаза — холодны. Они не спрашивали, за кого им предстояло умирать. Они уже знали.