— Готовься, — бросил я Ермаку. — Сейчас начнётся самое интересное.
Двери распахнулись.
И там, в центре зала, на фоне витражей с изображением древних битв, стоял он.
Иван Фёдорович Овчина Телепнёв-Оболенский.
Высокий, сухой, с лицом, похожим на выбеленную кость. Его длинные пальцы перебирали рукоять кинжала, а глаза — холодные, как зимнее небо — уже изучали меня с едва заметной усмешкой.
— А вот и наш дорогой Иван Васильевич, — произнёс он, растягивая слова, будто пробуя их на вкус. — Как вовремя…
Я медленно перевёл взгляд на царицу. Она сидела на троне, бледная, с плотно сжатыми губами. В её глазах читалось что угодно — страх, злость, расчёт — но не радость от нашей встречи.
— Ваше Величество, — поклонился я, — как и обещал, явился по вашему зову.
Оболенский тихо засмеялся.
— Обещал… Какое трогательное слово. Но, боюсь, сегодня исполнятся далеко не все обещания.
Я почувствовал, как Ермак напрягся за моей спиной.
— Проходите, дети, проходите, — послышался слабый голос царицы. — Фёдор Иванович, отойди в сторонку, мне Ивана Васильевича не видно.
Я нахмурился. Стоял от неё всего в нескольких десятках шагов, а она меня не видела? Что-то тут странное творится.
Царица сидела, откинувшись на резные подушки трона, и её лицо, обычно столь живое и властное, теперь казалось усталым и почти прозрачным. Глаза её, глубокие и тёмные, смотрели куда-то мимо меня, будто в самом деле не замечая. Руки, обычно столь уверенные в каждом движении, теперь беспомощно лежали на коленях, и пальцы её слегка дрожали.
Фёдор Иванович Оболенский, медленно отступив в сторону, не сводил с меня взгляда, в котором читалось холодное любопытство хищника, наблюдающего за добычей.
— Благодарю, Ваше Величество, — сказал я, делая ещё один шаг вперёд. — Но, кажется, вы нездоровы?
Царица слабо улыбнулась.
— Ох, Иван Васильевич… Разве в наше время можно быть здоровым? — голос её звучал тихо, почти шёпотом, и в нём слышалась какая-то странная, неестественная покорность.
Я перевёл взгляд на Оболенского. Он стоял, слегка склонив голову, но в уголках его губ играла та же усмешка.
— Ваше Величество, — начал я твёрже, — вы призвали меня по важному делу. Если вам нездоровится, может, отложим разговор?
— Нет-нет, — она вдруг встрепенулась, словно вспомнив что-то. — Дело не терпит отлагательств. Фёдор Иванович… объясни.
Оболенский плавно выступил вперёд.
— Видите ли, Иван Васильевич, — начал он, растягивая слова, — царица Елена Васильевна, в своём неизменном милосердии, решила даровать прощение некоторым… не совсем благонадёжным подданным. В том числе и тем, кого вы так опрометчиво привели с собой.
Я почувствовал, как у меня похолодело внутри.
— Какое прощение? — спросил я, хотя уже понимал, к чему клонит Оболенский.
— Ну, как же… — он развёл руками. — Вы же сами всегда говорили, что все заслуживают второго шанса. Вот царица и решила… подарить второй шанс! Все пришедшие могут встать под царские флаги, чтобы верой и правдой служить царице! Чтобы доказать, что храбрые сердца бьются в унисон с русским людом! Чтобы повести армии против татарской и литовской силы, чтобы остановить монстров Бездны!
Ермак резко двинулся за моей спиной, но я едва заметным жестом остановил его.
— То есть, — я медленно выдохнул, — вы хотите забрать моих людей? Тех самых, которые за меня готовы любому глаз на одно место натянуть и моргать заставить?
Оболенский улыбнулся.
— Не забрать, Иван Васильевич. Принять под царскую защиту. Ведь вы же не против?
Тишина в зале стала густой, как смола. Я видел, как бледнеет царица, как дрожит её рука, сжимая подлокотник трона. Видел, как напряглись стражники у дверей. Видел, как Ермак незаметно положил руку на свои браслеты.
И тогда я понял, что нас загнали в ловушку.
Но ловушка — это ещё не конец.
— Нет, — сказал я спокойно. — Не против того, чтобы моим людям дали второй шанс.
Оболенский слегка приподнял бровь.
— Очень рад, — прошептал он.
— Но с одним условием, — добавил я.
— Условием? — он замер, словно не веря своим ушам.
— Да, — я сделал шаг вперёд. — Сначала я должен поговорить с царицей. Наедине.
Тишина взорвалась.
— Это невозможно! — резко сказал Оболенский.
Но царица вдруг подняла голову.
— Возможно, — сказала она.
И в её глазах, на мгновение, мелькнуло что-то знакомое.
Что-то похожее на стальную решимость. Оболенский открыл было рот для возражения, но под царским взглядом поклонился и направился в сторону дверей. Проходя мимо меня, он даже не удостоил взглядом третьего царского сына.