Ибо никто не видел его живым уже давно. Даже я.
Потому Матушка и сидит в Кремле лично. Не поехала в своё имение в Подмосковье.
Как говорится, к чему бы это?
Часть первая
Крест Императорской Фамилии
Ante scriptum
МОСКВА. КРЕМЛЬ. ТЕРЕМНОЙ ДВОРЕЦ. ПРЕСТОЛЬНАЯ ПАЛАТА. 14 февраля 1744 года.
– Ваше Императорское Величество, – Бестужев елейно поклонился Императрице, – вот новые расшифровки писем французского посла. Шетардий пишет, что Русская Царица «несправедливо чинит и власть свою, не рассуди, употребляет» и многие Вас уже не хотят, и это терпеть.
– Фамилии нетерпеливых пишет? – устало спросила Императрица.
– Нет, Матушка, но круг его друзей у нас есть.
Как же вымотал её этот «партикулярный друг». Она бы и не выписывала его у Парижа, но дело задумано великое. И Жан-Жоакен ей нужен здесь и сейчас. Как свидетель и приманка, будь он проклят.
– Полноте, граф, – спокойно продолжила Елисавета, – у него в друзьях половина столицы, мне гнева на пустую болтовню летом хватило, хотела бы могла бы маркизу ещё в декабре голову за «слабоумную развратницу» снесть.
Вице-канцлер снова поклонился. Француз от него никуда не денется. А вот намек на напрасную опалу его брата ценная весть.
– Как там, Михаил Петрович в вотчине отдыхает? – меняя тему продолжила царица.
– Спасибо, Матушка, пишет, что здоровье поправил, – Бестужев немного замялся, но лучше уж он сам первым сообщит эту весть, – Анна Гавриловна двойню третьего дня родила.
– Анна Гавриловна? – напряглась собеседница, – Кого?
– Мальчик и девочка, – ответил Бестужев – точнее девочка и мальчик.
Императрица, прикинув что-то улыбнувшись спросила:
– И как назвали?
– В часть матушки жены брата дочку Домной, и в честь батюшки вашего, назвали сына Петром, – граф внутренне сжался весь.
– Хорошие имена! – радушно произнесла Елисавета, – поздравь «молодых», хотя нет сама поздравлю и подарки пошлю.
У Вице-канцлера отлегло от сердца.
– Отпиши брату что летом может приезжать сам в столицу, – продолжила даровать милости царица, – и подумай в какой земле ему место посланника нашего есть.
Бестужев поклонился.
– Ступай.
Вспотевший дипломат галантно выкатился в двери.
МОСКВА. КРЕМЛЬ. ТЕРЕМНОЙ ДВОРЕЦ. ПРЕСТОЛЬНАЯ ПАЛАТА. 14 февраля 1744 года.
Да Бестужевы умеют удивить! Всё напряжение от гнетущего багрянца стен тронной палаты у Елисаветы Петровны испарилось. Теперь бы ещё Корфа перетерпеть.
Граф вошел, и, после обычного приветствия и кивка Императрицы, начал речь.
– Всё исполнено, моя Государыня. Анна Леопольдовна и Антон Ульрих разделены в Ранебурге. Дочери оставлены при матери с Менгден.
– А Иван?
– Определён в семью. Алексей Григорьевич объяснил зятю в чём его честь.
– Ты лично смотрел, Николай Андреевич? – озаботилась Елисавета.
– Так точно, Государыня, на крайний случай все нужные люди на месте есть.
– Ну, даст Бог, не понадобится, – глядя на лик Христа, Императрица перекрестилась. – Но, смотри за этим. Дело, сам понимаешь…
Подполковник Корф поклонился.
Теперь самое трудное. Петруша может говорить что угодно, но это будет её души грех.
– Двинец?
– Найден, Государыня.
– Похож?
– Как близнец, – ответил Корф сухо.
– А как не умрёт?
– Недолго ему, Государыня, Вашей вины в том не будет, – выдохнул граф.
– Когда?
– Думаю скоро.
– Значит собираться надо, – собранно сказала Елисавета Петровна, – надеюсь за месяц всё будет кончено?
Корф кивнул и выпрямился.
– Идите, Алексей Григорьевич, – Императрица перекрестила его, – и не сомневайтесь, это не ваш, это мой крест.
Глава 1
Высочайшие проводы
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 29 апреля 1744 года.
– И как я выгляжу?
Лина кивнула.
– Печально.
– Что ж. И ты там не наряжайся. Не праздник.
Невеста лишь хмыкнула.
– Что я, родственников не хоронила? В Германии мрут не меньше, чем в России.
Киваю.
– Да. Мои родители, например.
Впервые вижу Лину в смущении и некоторой растерянности. Досадует, что ляпнула лишнего.
Не подумав.
– Прости. Я не хотела.
– Ничего. Это было давно. В общем, прошу тебя, скорби умеренно. Ты ведь его даже и не знала лично?