– Телеграмма из Москвы ушла в Ревель?
– Да, Ваше Императорское Величество, – отвечает инженер-поручик Деколонг.
Для этого сына француза я тоже уже Величество.
– Читайте.
– Э, Го-су-да-рь.
Эх. Похоже чтение на русском не было любимым предметом Иоганна Александровича. Да что уж там.
– Яковлев, зачтите телеграмму.
Мой генерал-адъютант забирает телеграмму и вытягивается во фрунт.
– «Государь, Пётр Фёдорович, в скорбный час испытаний, войска вверенного мне гарнизона, преисполненные любовью к Отечеству единственно на Вас уповают. Готовы немедля по получению Вашего Манифеста и Приказа выступить туда, где наше прибытие, Ваше Императорское Величество, нужным сочтёте. Генерал-фельдмаршал Яков фон Кейт.»
Шотландцы похоже тоже всё для себя решили. Если телеграмма ушла и в Санкт-Петербург, то на полки генералов Фермора и Стюарта я могут твёрдо рассчитывать.
– Деколонг, а эта телеграма не передана дальше? – спрашиваю главного связиста.
– Передана, Ваше Императорское Величество, – реабилитируясь за плохое чтение отвечает Иоганн, – как и было указано в Служебном заголовке телеграмма передана до Санкт-Петербурга.
Так. Сигнал ушел. Во всех смыслах.
– Хвалю за службу, – пытаюсь не обматерить телеграфного начальника, – в следующих моих телеграммах делать ту же пометку, если нет особого распоряжения.
Инженер – поручик отдает честь и вытягивается во фрунт.
Что-то мне подсказывает что в Москву подобные реляции не нужно пока слать.
Снова входят с телеграммой. Из Кронштадта.
Забираю и пробегаю глазами сам.
«Ваше Императорское Величество,» – прямо сразу, четко, по-морскому, – «чины флота, гарнизон и жители крепости к принятию Присяги верности готовы. Главный командир Кронштадтского порта контр-адмирал А. И. Полянский».
Похоже, что армия и флот выбор сделали, отступать мне некуда. Как и вилять. Спят только штатские и те что «под шпицем». Пока столица не проснулась нужно не уехавших с тётушкой членов Сената и Синода тепленькими на присягу поднимать.
Если промедлю всякое может случится. Тот же Эрнст Иоганн Бирон, милостью Матушки, переведённый из Пелыма в Ярославль, может уже о творящимся узнать. А он по завещанию Анны Иоанновны, при пресечении совместного мужского потомства Анны Леопольдовны и принца Антона Брауншвейгского, волен в совете с Сенатом и высшим генералитетом Сукцессора для Нашей Империи определять. Генералов и сенаторов сейчас в Москве много. Так что они быстро выберут на русскую корону Сукцессора-Приемника. Или преемницу. Та же Елизавета Антоновна в Москве была при тетке моей и Разумовском. Ей лишь десятый год идёт. Но, что мешает Бирону с ней одного из своих сыновей обручить? Оба пацана уже совершеннолетние. Младший из них Карл как бы вообще не Анны Иоанновны сын… Да и Савватий наш там. Можно разных сюрпризов ожидать.
Эх, Москва-Москва. Вечно всё не слава Богу с тобой.
– Князь, сделайте приготовления для скорого Нашего с войсками в столицу выхода, – обращаюсь я к своему обер-шталмейстеру Репнину.
– Так темно, Государь, – отвечает сонно Пётр Иванович.
– Потому и ПРИКАЗЫВАЮ заранее, – сдуваю его вялость ледяным голосом, – готовьте и лошадей, и лыжи, и прожекторы, и факелы.
– Будет исполнено Ваше Императорское Величество!
Отпускаю конюшего рукой. Ему там много вошкаться. У меня же тоже дела есть. Хотя бы в Кронштадт и Ревель телеграммы короткие послать. Да и Манифест пора готовить. Двор его уже ждёт, гарнизон тоже. Сегодня и столица должна мне присягу принести. Иначе…
ОРАНИЕНБАУМ. КАБИНЕТ ЦЕСАРЕВИЧА. 14 январь 1753 год.
Отдаю общие распоряжения загружая делом присутствующих офицеров и царедворцев. Сегодня спать некогда. Мне же нужен сейчас Манифест о восхождении на Престол. Без него тебя никто не будет слушать, а те, кто верен тебе, просто разбегутся. Верить ли Телеграфу я не знаю, а проверочного курьера из Москвы ждать некогда. Три дня ему скакать. Многое за них может случится. Профессорская осторожность во мне вопит что недостаточно взять власть как Цесаревичу. Такой присяги в России ещё не было и заяви я такое – власть из моих рук начнёт убегать. Безвозвратно. Это только в кино бывает «И. о. Царя». И то, очень недолго. Даже пожрать всласть Бунше не дали. А кому поднять клич «Царь ненастоящий!» всегда найдётся. Февраль одна тысяча девятьсот семнадцатого с трусливым непринятием короны Михаилом Александровичем «до решения Учредительного Собрания» не даст соврать.