30 августа, 19 часов 15 минут.
***
30 августа, 22 часа 45 минут.
Особое решение Тайного Государственного Совета.
Мозг председателя конгресса есть достояние нации и страны. Существует острая необходимость сохранить это мозг, ибо мысль председателя, его государственный ум незаменимы в современных условиях внутреннего положения страны и международной обстановки.
Тщательно обсудив этот вопрос и принимая к сведению заверения доктора Арта, что в дальнейшем он путем генетических изменений в организме ликвидирует рыжий цвет волос, а также прочие характерные черты рыжацкого типа, Совет постановляет:
1. Обязать доктора Арта произвести пересадку мозга председателя в черепную коробку приговоренного к смертной казни писателя Миро Пастуха.
2. Смертную казнь произвести в Центральной клинике нейрохирургии с полным соблюдением всех условий, необходимых для успешного осуществления операции.
3.Все вышеизложенное является строжайшей государственной тайной и не подлежит оглашению. Тот член Совета, который хоть в малейшей степени нарушит особую секретность принятого решения, будет, несмотря на существующее в стране законодательство, приговорен к смерти.
***
... Ему приснилась степь. Бескрайняя, как изумрудный океан, весенняя степь, и розовые тюльпаны на ней, куда ни глянь — розовые тюльпаны в нежной зелени трав. И солнце светило над степью, прозрачное и чистое, словно отраженное в голубой воде, еще не жаркое, легкое солнце. Он слышал неумолчный звон кузнечиков и вдыхал запахи травы, сладкие, душистые запахи — в них еще не было сухой терпкости и полынной горечи лета. И блеяли овцы. Целые стада белых овец. Они катились по степи, как волны океанского прибоя, и ласковый ветер дул в лицо, и ржали лошади пастухов. Он тоже ехал верхом на лошади, не ехал, а плыл, плавно качаясь в войлочном седле, бросив поводья, и когда нужно было повернуть лошадь, он трепал ее по сухой и горячей шее. Рядом и впереди ехали другие пастухи — а то, что он сам пастух, он знал в этом сне,— рядом и впереди ехали другие пастухи в широкополых войлочных шляпах и клетчатых рубашках, в холщовых шароварах, обутые в постолы из бараньей кожи. И на нем была такая же войлочная шляпа, и клетчатая рубашка — зеленая клетка на красной шерсти,— и шаровары, и постолы, и фляга в войлочном чехле висела у него на ремне, и охотничий винчестер висел за плечами — все, как у других. Он был пастухом и гнал овец в сторону океана, к Синей реке...
Вдруг над степью метнулась тень громадной птицы, и овцы — белые волны на зеленой глади — повернули вспять, словно внезапно переменился ветер и погнал обратно валы прибоя. Пастухи пришпорили лошадей, и он тоже пришпорил свою лошадь, схватил левой рукой поводья, а правой стал снимать через голову винчестер. Птица — «аранга», что значит «небесный волк»,— делала широкие круги над степью. «Аранга! Аранга!» — кричали пастухи и скакали наперерез овцам, и он тоже кричал: «Аранга!» Птица улетела, и белые волны овец покатились к горизонту. И тут его кто-то окликнул: «Миро! Миро!» Это был женский голос, и услышав его, он круто повернул лошадь назад и привстал в стременах, и такое острое ощущение счастья заполнило грудь, что он задохнулся. И проснулся с этим ощущением. Сон забылся мгновенно, он не смог бы рассказать, что ему снилось, но ощущение еще жило в груди какие-то доли секунды. Незнакомое, никогда неизведанное ощущение счастья. Но вот пропало и оно, и ему стало страшно. Хотя он и не помнил, что видел во сне, он знал, что сон этот был «чужой», немыслимый для него, сон из другого мира. Он посмотрел на свою руку, лежащую поверх одеяла: на белой коже проступали рыжие пятнышки веснушек, курчавились на тыльной стороне ладони бронзовые волосики.
Он пересилил страх, сел в постели и снял со стоявшего на ночной тумбочке телефона трубку, набрал три нуля.
— Доктор Арт? Прошу вас немедленно зайти ко мне...
Стенные часы — гладкий деревянный циферблат, коричневый, цифрыи стрелки из серебристого металла — показывали восемь утра. На часах играли солнечные зайчики, плавно соскальзывали с циферблата па пол,, по кремовой панели стены, и снова прыгали вверх. Это ветерок шевелил на окне занавеску.
Сапиенс некоторое время бездумно следил за перемещением солнечных пятен по стене и циферблату, ждал, когда они косо метнутся в угол—доктор Арт откроет дверь в палату, занавеску сквозняком отбросит от окна, и зайчики шарахнутся в сторону. Но они не шарахнулись: занавеску не отбросило, а прижало к окну, солнечные блики задрожали на циферблате, радужно вспыхнули стрелки. Пять минут девятого.