Глава 1. Глаза страсти
Он услышал женский голос вдали, который пел песню на древнем языке, словами, которые уже никто не помнит. Прислушавшись, в этой мелодии можно было разобрать плач и стоны, которые сливались в прекрасную и печальную мелодию скорби, разрывающую сердце. Он был в комнате, освещаемой тусклым светом ядовитой луны, с потолка свисала паутина, как зловещее напоминание о том, что прошло и не должно более воротиться. Он услышал стук остановившихся часов, который вторил грустной мелодии. Он бросил взгляд на потертый стол из мертвого дерева, где были разложены вещи, брошенные когда-то в спешке: прочитанные до дыр книги в кожаных переплетах, неотправленные письма, чернильница с истлевшими красками. Ему попался в глаза стеклянный набор для духов с зеркальцем посредине. Он взял его в руки, поочередно открыв почерневшие от времени прозрачные колбочки и принюхался. Он почувствовал затхлый запах пыли и древности, и необычных эмоций забытого счастья, печальных улыбок, слез радости и бренных лучей солнца на губах. Зеркало было пустым, потускневшим в темноте безликих очертаний.
Он пошел навстречу голосу вдали, и увидел девушку, сидящую голой посреди огромного зала с прозрачной крышей. Бледный свет луны едва освещал склоненный силуэт. Вокруг девушки носился ветер из опавших листьев. Ее длинные рыжие волосы, растрепанные и мокрые, обрамляли нежные плечи. Лицо, словно выточенное из перламутра, было прекрасно, но его омрачали алые слезы, которые тонкими струйками лились с ее глаз. Он подошел ближе, несмотря на дрожь в сердце элегии грусти. Заглянув в ее глаза, черные от боли, он увидел всю глубину ее ужаса, который сковывал и забирал в объятия вечного страха и проклятье вселенской скорби.
Хенрик в ужасе пробудился от этого сна, который часто приходил к нему по ночам. Испарина покрывала его лицо, дрожь пробегала по телу. Он встал со скрипучей кровати и прислушался к тишине вокруг, пытаясь отвлечься от видения. Яркая луна ядовитым светом покрывала темную комнату, едва проникая сквозь окна, створки которых были затянуты промасленным пергаментом. Было необычайно спокойно вокруг, и с трудом верилось, что уже через пару часов Инсбрук будет переполнен разнообразными звуками суетной жизни многолюдного города. По мостовой будут носиться кареты, торговцы будут зазывать покупателей, а стражи будут бряцать оружием, отбивая сапогами знакомый солдатский ритм.
Хенрик Вальдеке, юноша из Грюнвальда, что в 95 милях от Инсбрука, жил в живописнейшем месте города-в доме у реки, в самом центре кипящей жизни торгового города Австрии, который в 1240 году от Рождества Христова как губка впитывал в себя не только разные кольуры и богатсво цивилизаций, но и манил жуликов и ученых, торговцев и князей, образуя пеструю мозаику извилин судеб. Парень часто ездил на заработки к своему дяде, Гансу, который был дубильщиком шкур и состоял в гильдии, будучи опытным мастером. Но из племянника ему никак не получалось слепить ничего путного. Самое большее, на что был способен Хенрик – это работа подмастерьем. Он выполнял поручения посыльного или разнорабочего, ежедневно пропахиваясь едким запахом дубленой кожи. Работа ему не давалась, он постоянно что-то забывал, или делал не так, как полагалось, был неряшлив и неловок. Это злило дяду, обычно спокойного и рассудительного. Ганс был уверен, что парень попросту бездарь, но жалел его, поскольку он был сыном его брата, погибшего в бесконечных войнах Габсбургов с Османской империей.
Вместо постижения тонкостей работы дубильщика, Хенрик то и дело отлынивал с мастерской и бродил по городу. Он любил наблюдать за людьми, природой, за суетой жизни. Тем более, что это было гораздо интересней нудной работы в цехе. Хенрик ненавидел мастерскую дяди и поэтому при малейшей возможности отлынивал. Ему хотелось заниматься тем, что на его взгляд поможет ему почувствовать свою значимость. Быть рыцарем, например. Трудно ощущать себя нужным, копаясь днями напролет в вонючей мастерской, перебирая кожи убитых животных.
Он вглядывался в лица людей вокруг. Возничих, мчавших фаэтоны по пыльным улицам, их взгляды были подернуты скрытой печалью и безразличием ко всему, желанием быстрого наслаждения от выпивки и дешевой еды. Пассажиры ничем особым не отличались от обслуги, кроме дорогих одеяний, потому что их глаза выражали ровно то же самое: скукоту, безразличие и отчаяние от бренности серой жизни.
«Все гонятся за эмоциями, хорошими и плохими. Напиваются и убивают, спасают и мучают друг друга. Это круговерть праздных чувств».
Хенрик хотел постигнуть суть этих взглядов, улыбок и плача, которые царствовали на улицах города, смешиваясь в палитру сумасбродных красок. «Неужели, ничего иного не движет людьми? Только похоть плоти, похоть очей и гордость житейская?». Сам он в свои 18, не познал еще значения слова «похоть», поскольку не имел близости с женщиной. Но втайне от самого себя, давно грезил об этом. Правда, ему мешали в этом, помимо напускного целомудрия вокруг, его собственные демоны: романтика и мечтания о чистой и вечной любви.