Единственное, что видела – темнота, и не сразу осознала, что мои глаза закрыты. Потребовалось приложить немало усилий, чтобы приоткрыть глаза и расплывчатым взором увидеть обшарпанный потолок и угасающий свет люстры. Громкий топот каблуков, спускающийся по ступенькам, оглушил. Поморщилась и застонала от резкой боли не только в затылке, но и во всём теле.
Попыталась приподняться на локтях, но это оказалось нереальным – адовая боль сковала все кости, и моей очередной ошибкой стало решение превозмочь неожиданную боль. Вспышка болезненных ощущений оказалась настолько яркой, что больше ни на что не оказалась способна. Кажется, я отключилась.
***
«Я крепко-крепко держала на руках тихо сопящий комочек, который доверчиво прижимался к моей груди. Тёмный пушок волос щекотал ладонь, когда я осторожно, чтобы не разбудить, гладила голову крохи. Она слишком маленькая и безумно милая: крохотный носик-кнопочка и маленькие пальчики, которые даже во сне хватались за мой указательный палец. Ей нравились наши часовые посиделки, и я получала удовольствие от осознания, что малышка «моя». Я могла гладить её, баюкать, обнимать и целовать пухлые щёчки, и никто не смел забрать из моих рук «счастье», никто не мог поторопить мгновения рядом с ней. Кроха – моя.
Костяшками пальцев погладила розовую щёчку и втянула носом запах детской присыпки. Такая сладкая и вкусная – моя кроха. Заставила себя оторвать взгляд от малютки и посмотрела на свои колени, на которых покоилась мужская ладонь.
Непонимающе нахмурилась и подняла взгляд выше, пытаясь разглядеть наглеца, посмевшего ворваться в наш укромный мир. Глаза напротив угрожающе сверкнули, отчего теснее прижала к груди свою кроху. На затворках здравого смысла понимала, что глупо бояться мужчины – он не способен причинить моей крохе боль, хотя бы потому, что…
- У неё твои глаза,- прошептала и услышала усмешку:
- Поэтому я здесь».
На этот раз пробуждение причинило меньше боли: по крайней мере, я не чувствовала «уколы» в висок и без труда открыла глаза. Первое, что увидела – светлый потолок, на котором ярко горела люстра. На улице было пасмурно и темно, поэтому столь явный контраст заставил поморщиться.
Перевела взгляд на тумбочку и мысленно улыбнулась, с удивлением ощущая, как одновременно с мыслями растягивались губы. Значит, я ещё была способна на мимику, и моё тело не атрофировалось, хотя чувствовала себя именно так.
На тумбочке стояла вазочка со всевозможными фруктами, а рядом, за вазой, притаился целлофановый пакет с пухлыми круассанами. Мама.
Помнила своё первое пробуждение – болезненное и до неприличия плаксивое, будто я телепортировалась в детские годы и любую боль воспринимала как угасающий огонёк в конце туннеля.
- Тихо-тихо,- шептала тогда мама, голос которой я узнала сразу же, несмотря на хор медицинского персонала. – Не плач, Ина, не плач.
Возможно, я бы не отказалась лишаться возможности пускать слёзы, но на тот момент неосознанно поддавалась инстинктам обиженного на весь свет ребёнка – плакала и сжимала пальцами простыню.
Перед глазами – густой туман, а в голове – тысяча иголок, которые поочерёдно впивались в мозг с бешеной скоростью.
- Больно-о-о,- ревела я, и неожиданно со слезами исчезла белая пелена. На слишком короткий миг, но именно этот миг позволил увидеть испуганное лицо матери, рядом отца, и ютившихся позади них лучших друзей.
Без понятия, что заставило меня провести ассоциации, но при виде Фрэнка вспомнила мамину выпечку, а при виде Кэти – как сильно мой желудок жаждал еды.
Сейчас бы над подобными ассоциациями посмеяться, но в тот день они заставили меня сильнее разреветься:
- Есть хочу-у,- простонала и услышал грозный голос одной из медсестёр:
- Нельзя!
И родной голос на самое ушко:
- Всё что захочешь, Ина, только не плачь.
Не задумываясь, проревела:
- Круассанов!
Сейчас, когда головная боль отступила, и я имела возможность осмотреться, то с наслаждением втянула носом аромат маминой выпечки. Безумно скучала по дому, казалось, что прошли годы с того злополучного дня, когда последнее, что видела – громадную люстру над головой, и слышала цоканье каблуков.