За длинным столом в беседке сидят пятеро или шестеро мужчин. Стол ломится от еды – беглый осмотр подмечает, что меню в основном, кавказское.
Во главе стола сидит Джиджоев собственной персоной. Одетый в белую рубашку с короткими рукавами и серый расшитый этническими узорами жилет поверх нее. Перед ним стоит огромная тарелка с нарезанным на куски аппетитно пахнущим цахараджыном – осетинским пирогом из свекольных листьев с сыром.
– Давид Аланович, к вам гости! – подает голос мой столичный знакомец. – Разрешите представить.
– Опоздал ты, мы уже знакомы, – отзывается Давид, и, встав из-за стола, заключает "дорогого гостя" в широкие дружеские объятия.
– Ну, садись дорогой. Сегодня мой дом – твой дом. Как видишь, у меня большой день. 50 лет мне стукнуло. Давай, покушай, выпей за мое здоровье. Смотри, какие чудесные пироги с картошкой – наши, осетинские! Мммм…пальчики оближешь, как у вас в Москве говорят. – Джиджоев заливается соловьем, не снимая с лица маску хлебосольного юбиляра, а сам между тем, не сводит с меня внимательного взгляда настороженных глаз.
– Сначала поговорим, остальное – потом! – Говорю я, неожиданно хватая со стола огромный нож и с силой вонзая его в столешницу в каком–то сантиметре от тарелки с осетинским пирогом.
– Эй, ну что ж ты так... – укоризненно качает головой Давид, – Не хочешь проявить ко мне уважение. Неправильно это. Горячий ты слишком. И торопливый. Садись! – Хозяин стучит ладонью по столу не терпящим возражений жестом. Приходится выполнить его просьбу. Тем временем Давид наливает мне чарку чего–то желтовато–золотистого и по виду, очень крепкого.
– За ваши первые пятьдесят! – говорю я тост и залпом опрокидываю стопарик. Даааа, градусов семьдесят, не меньше. Хватаю с тарелки кусок пирога и, морщась, заедаю.
– Вот это по–нашему, друг! – Хозяин застолья ободряюще хлопает меня по спине. Тут в беседку заглядывает знакомая рожа. – Ну что мнешься в дверях, Ринат, заходи! – приглашает сына Джиджоев–старший. И, поворачиваясь ко мне, представляет.
– Это мой сын и наследник, Ринат. Мы с Ринатом меряем друг друга неприязненными взглядами, а затем, не сговариваясь, практически хором, выдаем: «А мы уже знакомы!» Давид глядит попеременно, то на сына, то на меня, затем начинает громко смеяться.
– Ну, даете, молодежь!
В это время я склоняюсь к нему и тихо говорю:
– Ну что, может, все–таки пойдем, поговорим о делах? Джиджоев–старший, покряхтывая, встает из-за стола и обращается к своей свите:
– Парни, отпустите меня? Потолковать с человеком надо. Парни, естественно, ничего не имеют против. Хорошо, что этот хлыщ Ринат за нами не увязывается, а то бы я точно не посмотрел, что в присутствии отца, и дал бы волю кулакам. Они у меня еще со вчерашнего вечера чешутся.
И снова этот кабинет. Говорим долго и обстоятельно, по итогу, Джиджоев кому– то звонит и через пару минут мне вручают прямо в руки небольшой кожаный чемоданчик. – Пересчитай, – говорит хозяин кабинета. – Должен быть миллион.
Неожиданно за дверью слышится какая–то возня, затем звук пощечины и громкие женские всхлипывания. Затем голоса и шаги в коридоре удаляются. Что ж. Дело сделано, пришло время для личного вопроса.
Джиджоев меня опережает. – Думаешь, почему я так расхохотался, глядя на ваши с Ринатом кислые физиономии? Мне доложили о том, как ты насовал ему за воротник. В этом городе нет ничего, о чем бы я ни знал. Что, из-за той девки поссорились?
– Послушайте, Давид. А что если я вам скажу, что уже был знаком ранее с подругой вашего сына. И она вовсе не из этого города.
– И что с того? – глядит в недоумении.
– А то, мой дорогой друг, что ее уже явно ищет толпа народа. Можно сказать, носом землю роют. А мне совсем не понравилось, как ваш сын обращается с этой девушкой. В общем, я даже не намекаю, а говорю прямым текстом, что она уже принесла вам проблемы и принесет еще. Особенно в свете вашего выдвижения в мэры. Понимаю, у вас тут все схвачено, но пресса имеется не только в этом городе. Помните про рот и платок?
Он молчит. Переваривает услышанное. Я буквально физически ощущаю, как скрипят его извилины. Жду, что он мне ответит. – И что ты предлагаешь, – Наконец, отмирает он.
– Отдайте девушку мне. Хотите, я ее выкуплю. Увезу отсюда и избавлю вас от проблем. А сын ваш найдет себе новую игрушку. Я в этом не сомневаюсь. Говорю уверенно, с напором, хотя, по сути, блефую. Весь расчет только на то, что для Давида его собственные политические планы окажутся важнее интимных похождений сына. А вдруг, ему плевать? Или он настолько уверен в своей столичной «крыше», что рискнет пустить дело на самотек, не заморачиваясь тем, что неуравновешенная девчонка выкинет какой-нибудь фортель на публике. Или не сбежит сама.