А у Пашки была в зале большая «стенка» цвета мореного дуба, в которой пещерой Аладдина открывался в разноцветном зеркальном блеске бар. Индейцы знали, что бар — это красивое место, где мама хранит косметику. Алешка завидовал Пашкиной маме, потому что у его собственной мамы вместо бара было банальное трюмо в прихожей. На трюмо среди пузырьков с духами обычно спала кошка — та самая, которая точила когти об диван.
В Пашкиной квартире они играли в женщин.
— Давай играть в женщин?
— Давай! Пошли за диван!
Это была очень индейская игра. Гораздо более индейская, чем лежать под стонущей кроватью пьяного капитана и молча двигать банку с водой.
Выглядывая из-за массивного темно-красного Пашкиного дивана, они смотрели с суровым прищуром в даль комнаты, где клубилась пыль над седлающими коней американскими солдатами. Враги в синих шляпах собирались в очередной поход и оставляли свой лагерь почти без охраны. Это был шанс! Тем более что в лагере томилась похищенная Мария…
Давным-давно, на заре воспоминаний, они очень любили бегать в единственный на весь поселок кинотеатр — дом культуры «Металлург». Билет стоил 10 копеек, а показывали обычно вестерны — советские, немецкие, итальянские и даже болгарские. Пашка и Алешка, тогда еще не индейцы, а просто маленькие мальчики, быстро поняли, что к чему в этих фильмах: все захватывающие погони, револьверная пальба, кувыркающиеся в падениях кони были не более чем завлекательной мишурой, скрывающей главное событие — спасение женщины. Женщина — вот единственное, ради чего мужчины убивают.
И тогда они тоже начали спасать женщин. Они представляли себе красавиц из кино — с великолепно наложенным макияжем, аккуратно сбившейся прической, высокой голливудской грудью. Злодеи-ковбои хлестали красавиц по щекам наотмашь, и те падали на земляной пол хижин — изящным изгибом холеного девичьего тела. В этот момент дверь хижины вылетала от выстрела или пинка, и ворвавшиеся, как злые духи прерий, Алешка и Пашка стреляли в ковбоя, хватали красотку, бросали ее поперек седла и мчались, мчались во весь опор по цветастому синтетическом ковру — еще одной гордости Пашкиной мамы. Так происходило спасение. Алешка и Пашка некоторое время отдыхали за диваном у походного костра, а Мария готовила им еду и стирала одежду.
Алешка придумал называть спасенную Марией. Ему очень нравилось это имя, да и надо же было как-то ее называть. Мария ходила по их жилищу абсолютно голой. Это обстоятельство было логическим продолжением того, что они видели в фильмах: в процессе спасения платье героини постоянно рвалось, обнажались стройные бедра, бретельки лифчиков отлетали, расходились по швам целомудренные скорлупы корсетов. Поэтому спаситель в кино получал спасенную всегда в несколько подраздетом виде. Они же решили, что так как игра у них идет всерьез, то во всем нужно идти до конца — особенно в спасении женщин. Ну, а если уж те по ходу спасения оказываются раздетыми — это закон, четко зафиксированный на киноэкране, и спорить с ним бессмысленно. Мария не спорила. Голой она стояла у походной плиты, варя индейцам гуляш из оленины. Им льстило, что такая прекрасная женщина теперь будет всегда с ними — в благодарность за то, что они ее спасли. Но вот доходили слухи от лазутчиков подлых сиу: ковбои опять держат в плену красотку, издеваются над ней, заставляя прислуживать себе — обстирывать их и наливать виски! Пыль, прерия, дробный топот неподкованных копыт, вкус настоящего подвига — соленого, как индейский пот… Для следующих спасенных женщин имена уже не придумывали. Их отдавали под командование Марии, и они принимались готовить оленину и стирать индейские штаны. Если игра затягивалась, то за Пашкиным красным диваном скапливалось несколько десятков обнаженных красоток.
— Слушай, — говорил Алешка, — зачем нам столько?
— Ну, не отпускать же их теперь, — отвечал Пашка. — Их опять захватят ковбои или солдаты. Или сиу, что еще хуже.
— Да, — соглашался Алешка. — Но почему они все время стирают и готовят? Зачем столько еды? Пусть делают что-нибудь другое!
— А для чего еще нужна женщина? — логично рассуждал Пашка.
И Алешка не находил, что ему возразить. Нагие красотки возвращались к походному камельку и корыту с мыльной водой.
Игра в женщин прерывалась только появлением Пашкиного папы. Он работал шофером КрАЗа. (Ах, как Алешка завидовал этому обстоятельству!) Пашкин папа, усатый и пузатый, вваливался в квартиру с клубами холодного воздуха или терпким запахом летней пыли, садился на детский стульчик у двери и принимался, гулко сопя, стягивать с ног толстокожие ботинки. От него пахло бензином и тяжелой мужской усталостью. А под окнами урчал, как прикормленный дракон, настоящий КрАЗ — могучий грузовик оранжевой полярной расцветки. Иногда, едва заслышав это урчание, Пашка вскакивал и бежал к окну, увлекая за собой Алешку.