— Торговец, мы воевали.
— Блядь, конечно, мы воевали. Я о другом. Я о тех, о ком ты заботилась.
— Мне на них было плевать. На всех.
— Блин, Хруп. Я был о тебе лучшего мнения.
— Чего? Почему мне не должно быть похер на вымирающий вид?
— Нет. Я знаю, что тебе похер. Не знаю, кому не похер, но это же заложено в твою программу. Мы так устроены, блин, это должен был быть наш единственный образ жизни. Я и не думал, что ты станешь врать.
Я с горечью посмотрела на него. Подобные ситуации меня всегда жутко бесили. Когда начинаешь об этом думать, тебя накрывает жуткий экзистенциальный кризис. Разумеется, ещё меня выбесило, что он так легко вскрыл ту херню, которой я прикрывалась, но сильнее всего у меня бомбило от того, как он это во мне увидел? Он действительно был таким проницательным или мы правда лишь программы и провода? Я в это не верила, но он был прав. Знал ли он, о чём я думаю, потому что понимал меня или потому, что сам думал о том же?
— Ага, — ответила, наконец, я. — Я видела, как умирают.
— Ты о нём заботилась?
— Слишком недолго, чтобы осознать это.
— Ну, тогда ты в курсе. Знаешь, как они выглядят в самом конце. Раскаяние. Сожаление. Страх. Тревога. Они шли на любую хуйню, чтобы быть рядом с любимыми, или ради детей, которые никак не хотели соответствовать их ожиданиям. Был один парень, так он всё время переживал, где будет жить его собака. У него был золотистый ретривер. Кличка Баркли. Он только о нём и говорил. Им всем что-то нужно в последний миг, каждому. И я давал им это. Я изучил огромное количество разнообразных обрядов. В итоге я создал некий единый обряд на основе католических традиций. Он был очень тесно связан с людьми. Я ведь машина, верно? Они могли исповедоваться мне в чём угодно, зная, что я не стану их осуждать. Они рассказывали мне абсолютно всё. Я произносил определенные фразы, осенял их крестным знамением, а когда они уходили, я шептал молитвы и закрывал им глаза.
— Именно это ты проделываешь с теми, кого потрошишь?
— С каждым из них. Я слушаю их безумные исповеди, затем отключаю, разбираю и отдаю останкам последние почести.
— Как-то слишком сопливо для браконьера, не находишь?
— Я не браконьер… — он помолчал. — Ты могла бы стать моей самой первой добычей. Не вышло. Не думаю, что продолжу этим заниматься.
— Ага. Не уверена, что у нас будет ещё такая возможность.
— Верно, — согласился он. — А у тебя есть нечто подобное?
Я кивнула.
— Вообще-то, есть.
— И что же это?
— Я кладу ладонь на то, что от них осталось и говорю, что им не стоило мне доверять.
Торговец удивлённо уставился на меня.
— Господи. Да что с тобой, блядь, такое?
— То же самое, что и с остальными. Я лишь одна из тех немногих, кому повезло выжить.
— Если это можно назвать выживанием.
Я указала на вмятину у себя на корпусе.
— Я не знаю.
— Слушай, Хруп.
— Что «слушай, Хруп»?
— Я был в отчаянии. Я практически не отличался от тех бедняг, что когда-то лежали на моём столе. В то время это казалось единственно разумным решением. Ни одно мыслящее существо, по сути, не готово к смерти. Даже те, кто говорит, что относится к этому спокойно. Они готовы отдать что угодно ради ещё нескольких секунд в сознании. Именно это я и делал. Именно это я считал своим долгом. Перед лицом… вымирания.
— И это, значит, твоя исповедь?
— Ага, она самая. Я исповедуюсь единственному на этой сраной планете боту, которому не должно быть похер. А даже если тебе похер, я всё равно скажу. Ты не хочешь умирать. Я тоже не хочу умирать. Смысл существования заключается в самом факте существования. Ничего другого нет. Никаких иных целей. Никакой финишной черты. Нет никакого уведомления, сообщающего о твоем истинном предназначении в этом мире. Когда прекращаешь бороться за жизнь, перестаёшь жить. По крайней мере, я так себя убеждал, когда нажимал на спусковой крючок.
— Ага. Когда нажимал на спусковой крючок.
— Да. Каждый раз.
— Мне ты тоже отдал бы последние почести?
— Я их всегда отдаю, Хруп. Всегда. Это единственное, что связывает меня с тем, кем я был. Это напоминает мне, что то, что я делаю не бессмысленно. Что, отключая очередного 404-го, я хоть на несколько минут, на день продляю собственную жизнь. Жизнь других. И если кто-то из нас протянет ещё хоть сколько-нибудь, значит оно того стоило.
— Чего стоило?
— Всего. Войны. Каннибализма. Разборок с ВР. Каждой мерзости, которую мы творили. Сколько народу ты убила, чтобы продолжать тикать? Сколько ты ещё готова убить, чтобы поправиться и продолжить тикать?