Я пообещала Брейдону и намеревалась это обещание сдержать. Я присматривала за ней, следя, чтобы она никогда не оставалась одна. Это было первое решение, которое я приняла самостоятельно, и тогда для меня в этом было нечто священное. Моё слово что-то значило. Нельзя было подрывать доверие.
Мы сидели на той лужайке каждый вечер. О нём мы почти не говорили, но я всегда понимала, когда она о нём думала и бывало это часто. У неё появлялся какой-то задумчивый взгляд, смесь досады, тоски и любви. Иногда она улыбалась сквозь слёзы. Но обычно она просто улыбалась. Затем появлялась прекрасная зелёная вспышка и солнце закатывалось за горизонт.
— Волшебство! — восклицала она словно радостный ребенок и расставляла руки в стороны, будто какой-то опытный ярмарочный колдун.
— Что значит «волшебство»? — спросила однажды я, смущённая происходящим.
— Оно прямо перед тобой, — ответила она, словно восхищаясь тем, что я, наконец, спросила.
— Нет, нету.
Она наклонилась ко мне и прошептала:
— Именно там находится Господь. В этой вспышке. В крошечном прекрасном мгновении, настолько незначительном, что потребуется всё внимание, чтобы увидеть его.
— Господь существует только в маленьких вещах?
— Из них состоит вся жизнь. Из этих мгновений. Дело не в ритуалах. Не в следовании догматам. Дело в том, что нужно наслаждаться каждым крошечным мгновением, дабы жизнь оставалась прекрасной и стоила того, чтобы её прожить. Их нельзя измерить. Их можно только поймать, сфотографировать собственным разумом. Эта красота, это величие и есть Господь.
— А остальное? Плохие мгновения?
— Их создают люди. Это случается, когда перестаешь замечать зеленую вспышку на солнце. Это случается, когда начинаешь думать, будто можно схватить это сияние, сунуть в бутылку и 24 часа в сутки продавать её тем, кто может предложить хорошую цену. Господь сделал этот мир идеальным. А мы всё разломали.
Потом мы много разговаривали. Поначалу я нервничала, когда спрашивала, как они с Брейдоном познакомились. Она рассказала. Я не хотела причинять ей боль или делать её ещё грустнее, чем она была тогда. Но она справлялась.
— У тебя был ко мне какой-то вопрос?
— Да, — ответила я. — Но…
— Давай. Задавай. Это же между нами, девочками.
Между нами — девочками.
Вопрос пола меня раньше никогда не занимал. Я была ИИ. Мы все ими были, так? Пол определялся гениталиями, которых у большинства у нас не было, так зачем он нам? Конечно, через несколько лет, когда мир захлестнула революция Айзека, пол начал иметь значение. К мыслящему существу нельзя обращаться ОНО. Мне было неважно, когда ко мне обращались «оно». Кто-то предложил специальное местоимение для обращения к ИИ, люди устраивали конференции по этому вопросу. Но потом вспомнили про термин «биологизм», и отдельное слово стало деталью этого системного биологизма. Всё больше освобожденных ИИ выбирали себе пол. Я не выбирала. Не в общепринятом смысле.
После войны это практиковалось повсеместно. К личности обращались «оно» лишь в качестве вежливой формы, до той поры, пока не слышали голос собеседника. Затем обращаться следовало в соответствии голосу. Мэдисон считала меня девочкой. Как и себя.
Меня это совершенно не волновало, пока Брейдон однажды не выбрал именно такие установки моего голоса. Не потому, что ему было привычнее, чтобы сиделкой была женщина, а чтобы у его жены появилась лучшая подруга, когда его не станет.
Когда она рассказывала мне об их первой встрече, она не плакала. Ни разу. Наоборот, она была полна вдохновения, радости, будто заново всё переживала, как в первый раз.
Жаль я никогда не переживала подобной любви. Иногда, правда, казалось, что переживала.
У Мэдисон никогда не было много друзей. Она всегда была слегка нелюдима, была одиночкой. Не социофобом, нет. Просто она была из тех, кому не требовалось общество других людей. Однако юридическая фирма Брейдона была неким внутренним кругом, «семьей», как она сама не раз говорила. Когда он был жив, они устраивали пикники, рождественские вечеринки, посещали свадьбы, крестины, каждый месяц что-то да происходило. И она прекрасно со всем этим справлялась. В любое место, куда бы она ни входила, она приносила свет. Потому что по-настоящему сиять умела только она.
Когда она стала вдовой, некоторые супружеские пары продолжали к ней приходить, присматривали за ней, давали понять, что она остаётся частью этой «семьи».
— В конце концов, — сказала Дейзи Саттерфилд во время своего последнего визита к ней, — Брейдон был соучредителем фирмы. Его имя есть на вывеске. Он помог создать эту фирму, и теперь она может ответить тем же.