— Я ужасно боюсь за отца. Он ведь ростовщик и нажил массу врагов. Отец несправедливо отбирал у людей землю и имущество. Обиженные будут мстить. Разграбь они наш дом, даже сожги его — я бы это пережил, но… — У него не хватило духу закончить свою мысль.
Ешванта глубоко затянулся в последний раз и раздавил окурок о землю. Отвернувшись, он выдохнул облако дыма, проглотил слюну и высказал свое мнение:
— Послушай, Самвади сожгли, но это еще не значит, что сгорит и Нандавади. Нечего зря беспокоиться и пугать нас попусту на ночь глядя.
— Нет, не попусту, — с горячностью возразил Гопу. — Так оно и есть. Когда толпа начинает бесчинствовать, личная вражда и зависть тут как тут. Человек богат — и его объявляют врагом бедняков. А никому дела нет, дал он для этого повод или нет. Голодные всегда с ненавистью смотрят в вашу полную тарелку. Они не преминут швырнуть туда ком грязи, лишь только им предоставится такая возможность. Отцу грозит большая опасность, я это все время чувствую.
Мне было мало что известно о семье Гопу. Разумеется, я слышал, что старик Дхондопант, его папаша, был по профессии адвокат и прослыл порядочным душегубом. Зато Ешванта знал всю подноготную этого семейства. Ему-то было хорошо известно, каким способом Дхондопант скопил громадное состояние и как он обходился с людьми.
В отличие от Гопу у нас с Ешвантой не было оснований беспокоиться. Никто из наших родственников никогда не занимался ростовщичеством, не навлекал на себя гнев и проклятия. Средства к существованию давали нашим семьям маленькие наследственные участки земли да небольшое жалованье конторских служащих и учителей. Не может же им грозить опасность только потому, что они родились на свет брахманами! Лично у меня не было такого ощущения, что над ними нависла беда. Ведь если бы они находились в опасности, у меня, наверное, было бы какое-нибудь предчувствие: болело бы сердце, грыз бы в глубине души безотчетный страх. Ешванта, по-моему, тоже не тревожился за близких.
Сумерки сгущались. Потемнели далекие холмы. Надо было подумать о том, как добраться из этих голых мест до какого-нибудь жилья, пока окончательно не стемнело. У нас не было с собой ни еды, ни постельного белья, ни одеял. Поэтому нас беспокоило сейчас не столько то, что могло случиться с нашими близкими, сколько наша собственная участь. Тут я вспомнил о дороге, ответвлявшейся влево, в сторону Курванди — деревни, которая находилась милях в десяти отсюда. Один из рейсовых автобусов из Сарангпура приезжал в эту деревню на ночную стоянку.
— Послушай-ка, — обратился я к Ешванте, — скоро пройдет автобус в Курванди?
— Да, скоро. А что?
— Поехали туда.
— Зачем? Мы там никого не знаем.
— Но не лучше ли поехать туда, чем оставаться в этой глуши? Там мы могли бы купить на две аны вареного риса и переночевать в каком-нибудь храме. И незачем нам кого-то знать.
— Когда же мы доберемся домой?
— Утро вечера мудренее. Нам нужно где-то провести ночь. Как ты считаешь, Гопу?
Лицо у Гопу осунулось. Облизав пересохшие губы, он сказал:
— Поехали.
Минуту-другую все трое молчали. Потом меня взяло сомнение:
— Скажи, а этот автобус ежедневно ходит?
Ешванта когда-то работал канцелярским служащим в департаменте общественных работ нашего княжества и ведал дорогами и транспортом как раз в этом районе, так что должен был знать.
— Ежедневно. Но как знать, может, какая-нибудь поломка приключилась? Ведь здешние автобусы никуда не годятся.
Мы сели на землю и стали молча ждать, чертя на пыли замысловатые линии, подбрасывая и ловя камешки и напрягая слух в надежде уловить далекий, слабый звук мотора. Время от времени то один, то другой из нас поспешно вскакивал, думая, что он расслышал отдаленное громыхание, вытягивал шею, вглядывался вдаль, но, не увидев никакого намека на приближающийся автобус, понуро опускался на место. Так повторялось несколько раз. Уже совсем стемнело.
Беспомощные, скованные страхом, мы одиноко сидели в этой безлюдной глуши, вдали от наших родных, вдали от дома. По мере того как вокруг нас сгущалась тьма, мое разыгравшееся воображение рисовало картины одну страшнее другой. А вдруг обезумевшая толпа движется в нашу сторону? А вдруг тот подрядчик сказал этим беснующимся, что на пустынной дороге остались трое юношей-брахманов?
Что, если бесчинствующая, обезумевшая толпа явится сюда, выкрикивая лозунги, размахивая пылающими факелами? Куда мы тогда денемся? Каждый из этих смутьянов, увидев трех беззащитных молодых людей, принадлежащих к столь ненавистной им касте, может подбежать к нам и, изрыгая в ненависти и гневе проклятия, ударить палкой, ткнуть в лицо горящий факел. Что делать тогда?