— Ладно, я должен идти. Жарко становится. — Мы кивнули, и он пошел дальше, но, сделав несколько шагов, остановился. Повернувшись, он окликнул нас: — Слышь-ка, парни…
Решив, что старик попросит нас что-то передать его семье в Нандавади, мы остановились. Рангбхат вернулся и, вытянув шею, спросил:
— Покурить у вас не найдется?
Ешванта достал сигарету, протянул ее Рангбхату, дал прикурить. Старик без лишних слов повернулся и пошел своей дорогой.
Солнце слепило глаза. Мы брели, опустив головы и время от времени тревожно вглядываясь в даль. Пот тел по лицам ручьями. Часто и тяжело дыша, щурясь и моргая от ослепительно яркого света, мы погружали ноги в горячую дорожную пыль. Деревни, через которые проходило шоссе, занимались одна за другой. Дхатпхале, Вакхани, Хитвад — повсюду вздымались столбы дыма. Похоже горят в пору уборки урожая костры в поле, когда крестьяне пекут лепешки из нового хлеба. Раз уж события приняли такой размах, возможно ли, что они обойдут стороной Нандавади? Увидит ли Гопу свой дом неразоренным? Уцелеет ли дом Ешванты? Пощадит ли судьба большой дом, построенный моим дедом?
Нет! Не может этого быть! В Нандавади живет столько брахманов. Кто осмелится причинить им вред? Тем более что мы-то никогда не вмешивались в дела своих односельчан. Мы не занимались ростовщичеством, не выжимали из людей все соки, никого не обижали. Ни с кем не ссорились. Политикой не занимались. За Гопу поручиться нельзя, но кому придет в голову поджигать мой дом или дом Ешванты?
А что, если наши дома все-таки сожгли? Погрузившись в раздумье, я споткнулся о камень, который лежал посреди дороги. На моей старой сандалии лопнул ремешок. Я пытался и так и сяк связать его, но сандалия все время соскакивала. Отчаявшись, я засунул сандалии в сумку и пошел босиком. Подошвы моих ног жгло так, словно я ступал по раскаленной сковороде. В том, что я разулся, было лишь одно преимущество: если раньше я еле волочил ноги от усталости, то теперь припустился бегом. Пробежав столько, сколько могли терпеть мои горящие ступни, я останавливался в тени под кустом и вставал на цыпочки. Когда подошвы немного остывали, я бежал дальше. Если в конце очередной перебежки я не находил у дороги даже чахлого кустика, я бросал на накаленную землю свою наплечную сумку и становился на нее обеими ногами. Вдруг мне нестерпимо захотелось есть. Увидев в поле рощицу акаций и тамариндов, я испытал острое желание набить рот листьями этих деревьев. Ведь щиплют же их козы — значит, они безвредны.
Гопу и Ешванта плелись далеко позади. Я подошел к росшему у обочины дороги тамаринду, сорвал с ветки пригоршню сочных молодых листков и отправил их в рот. Кисловатые на вкус, они освежили мою пересохшую гортань. Я лег на спину, положил голову — вместо подушки — на корни дерева, согнул ноги в коленях, а руки сложил на груди. Я чувствовал ужасную слабость, полнейший упадок сил. Через некоторое время подошли Гопу с Ешвантой. Они тоже повалились рядом со мной на землю.
Однако не следовало терять время. Мы должны как можно скорей попасть домой. Собравшись с силами, мы поднялись и снова пустились в путь. Дорога вывела нас к деревне.
— Что это за селение, Ешванта?
— Манери.
— Пожаров не видно.
— Здесь нет домов брахманов. Тут живут простые маратхи да еще кунби-ремесленники.
— Пожалуй, не стоит заходить в нее, — сказал я, останавливаясь. — Возьмем-ка лучше в сторону.
— Но дорога-то идет через деревню. Если мы станем обходить ее, это покажется подозрительным. Привлечем к себе чье-нибудь внимание — и попались. Нет уж, пошли деревней, только по сторонам не надо оглядываться. И будь что будет.
Проходя деревней, мы чувствовали на себе взгляды людей. Кто-то спросил:
— Из каких вы краев, путники?
— Из Нандавади.
По счастью, никто не спросил, как нас зовут и к какой касте мы принадлежим. Мы ускорили шаг, и деревня осталась позади. Теперь дорога шла пастбищем другой деревни — Балевади. По обе ее стороны простирался луг. Среди высокой травы высились купы деревьев. Там и сям громоздились скалы, лежали каменные глыбы. Люди побаивались ходить через это пастбище. Тут пошаливали разбойники. Пугливо озираясь, мы торопились миновать эти места, о которых шла дурная слава. Кто решился бы ограбить нас среди бела дня? Но у страха глаза велики.