Поблизости послышались громкие крики: «Да здравствует Ганди! Да здравствует пандит Неру! Да здравствует мать-Индия!» Ешванта, дрожа всем телом, прошептал:
— Сюда идут. Они заметили нас.
Я съежился в комок. Прикрыв голову ладонями, зарывшись лицом в песок, я затаил дыхание. Уши ловили малейший звук. Ешванту, лежавшего рядом, колотила дрожь. Мне даже показалось, что он всхлипнул. Я повернулся к нему, и сердце у меня больно сжалось. Ешванта беззвучно плакал. Его грудь сотрясали рыдания.
— Ты что, Еша? — шепотом спросил я. Он замотал головой, закусил губы до крови, сжал кулаки и ударил ими о землю. Лежавший за ним Гопу прошипел:
— Тише вы! Они сюда идут.
Мы лежали в канаве. Прямо перед нами было озерцо. Слева и справа на склонах холма простирались посевы пшеницы, высились кое-где акации. Справа раздались шаги и голоса. Я закрыл глаза и еще крепче обхватил руками голову. Послышался смех, говор. Громко шаркала обувь по каменистой земле.
…Отец Гопу и впрямь кровопийца; нажился на людских страданиях, душитель. Сын будет наказан за грехи богача отца. Эти люди сейчас убьют Гопью. Гопья, Гопья, тебя не станет…
Ешванта сдержал рыдания и затих. Гопу лежал, прислушиваясь.
Шаги и голоса, только что звучавшие совсем рядом, стали постепенно отдаляться. Обезумевшая толпа покатилась дальше, не заметив нас.
Прошло минут пятнадцать-двадцать. Я шепотом позвал:
— Гопу, Ешванта…
Они не откликнулись. Я осторожно поднял голову и огляделся. На том небольшом пространстве, которое открылось моему взору, людей видно не было. Я поднял голову выше. На склоне холма никого. Тогда я рискнул сесть на корточки. Повернувшись, я чуть приподнялся и огляделся. Вдали на пустоши паслись черные овцы. Подле них маячила фигура пастуха. Темный на фоне неба, он махал палкой, подавая нам какие-то сигналы.
— Эй, вставайте! Не бойтесь, вставайте! Те люди ушли! Вставайте! Эй!
Пастух, пасший овец, конечно, видел, как мы бежали и спрятались тут некоторое время назад. Видал он и толпу, которая прошла через ферму. А теперь он заметил меня. Как только я сообразил, что темнокожий пастух подает знаки мне и что крики его обращены тоже ко мне, я встал и объявил:
— Эти люди ушли.
Тогда и Ешванта медленно поднялся на ноги. Лицо у него осунулось, как после долгой болезни. Он утер слезы своей матерчатой сумкой. Его длинные ноги, выглядывавшие из-под коротких брюк, все еще дрожали. Вслед за Ешвантой поднялся Гопу. На его левой брючине виднелось большое мокрое пятно. Он еще не почувствовал, какой с ним приключился стыд. Я не знал, куда девать глаза.
Взяв свои сумки, мы взобрались на насыпь, до которой было не больше двух десятков шагов. С насыпи мы увидели скотный двор у подошвы холма. Его не тронули.
Тем временем пастух, оставив овец пастись, направился к нам. На вид ему было лет сорок с лишним. Он хромал, и его темное тело было таким же искривленным, как его палка. На нем было дхоти, на голове — тюрбан из грубой красной ткани. Под мышкой он держал одеяло. Приблизившись, пастух расстелил перед нами одеяло, сел на него и сказал:
— Я вон оттуда увидел, как вы бежали и спрятались в канаве. Когда те люди ушли, я стал махать вам и кричать, чтобы вы вставали.
Мы все еще никак не могли прийти в себя и молчали. Я вымученно улыбнулся, но тоже ничего не сказал. Пастух спросил:
— Вы все трое — из Нандавади?
— Да.
— Чьи вы будете?
— Вот он — сын адвоката Дхондопанта, это — сын учителя, а я — из Чопди.
— Из Чопди?
— Да. А что? Ты кого-нибудь там знаешь?
— Еще бы. Я работаю у Патила.
— А я сын Рао Кулкарни. Чопди сожгли?
Пастух, смотревший до этого мне в лицо, теперь опустил глаза. Помолчав, он ответил:
— Сожгли.
— И наш дом?
Пастух помедлил, откашлялся и потом ответил:
— Кому бы понадобилось сжигать ваш дом? Вы никому поперек дороги не стояли. Нет, ничего плохого с вашим домом не сделали.
Я почувствовал себя на седьмом небе. Но вскоре в моем сознании поселилось сомнение: наверное, этот пастух ничего толком не знает. Неужто пощадили только наш дом, спалив всю деревню?
Хромой пастух в свою очередь принялся расспрашивать нас: откуда мы приехали да когда в путь отправились. Мы отвечали односложно: разговаривать не хотелось.
— Да ведь вы же, наверно, проголодались! — воскликнул пастух. — У меня тут есть немного хлеба, но хороша ли эта еда для вас? Не погнушаетесь?