Китти размечтался и перестал плести гирлянду.
Камаламма вышла из ванной и выговаривала теперь слугам за то, что они сидят с фонарем, хотя совсем рассвело. Потушив фонарь, она спросила:
— Ну что, Китти, закончил гирлянду? — Потом подошла и остановилась возле него. Ее влажные густые волосы двумя широкими потоками спадали ей на грудь. Китти залюбовался тетей: зеленое сари с красной каймой; белая округлая рука — гладкая, как у его старшей сестры, — вся унизанная синими и зелеными браслетами; красивые глаза. Он смотрел на нее, будто увидел впервые. Его переполняло ощущение счастья.
Тетя подняла гирлянду, оказавшуюся слишком длинной для двери.
— Зачем же ты сделал ее такой длинной, Китти? — И, сохранив только ту ее часть, которая была сплетена сплошь из красных ноготков, оторвала смешанный красно-желтый конец. Цветы рассыпались по полу. От красного и желтого у Китти зарябило в глазах. В нем словно что-то перевернулось. Тетя встала на цыпочки, чтобы дотянуться до притолоки, и принялась обеими руками прилаживать над дверью цветочную гирлянду. Она стояла, вытянувшись, в проеме двери, и Китти видел ее со спины. Кайма ее сари была такой же красной, как гирлянда из ноготков. Красота тети вызывала восторг в его душе. Спать больше совершенно не хотелось.
Китти сидел в каком-то оцепенении, а глаза у него наполнились слезами. Камаламма спросила:
— Ты что, Китти?
Он не знал, как ответить, и лишь глядел на нее. Она велела ему постоять перед изображениями богов, зажгла светильник, потом отвела его на кухню и угостила вкусной горячей лепешкой, приготовленной ради праздника особым способом, а сверху положила еще на нее кусок масла. Китти с удовольствием принялся за еду, сразу же позабыв обо всем на свете.
Когда он снова вышел на веранду, уже совсем рассвело. Тем временем Силла и Ломпи раскрасили рога у всех волов, повесили на них венки и привязали к столбам веранды листья манго. Бхоги пришла выгребать навоз. Сейчас она привязывала корову Маллиге перед домом. Китти подошел к краю веранды. Вдоль изгороди перед домом буйно цвели разные сорта тыкв. Сочная зелень вьющихся растений ласкала глаз. Как только Бхоги отворила дверь закута для коз, чтобы вычистить его, оттуда выскочили козлята и, подбежав к изгороди, начали щипать траву. Монна развалился на земле, нежась в лучах утреннего солнца.
Ломпи напомнил Китти, что сегодня вечером будет праздничная процессия с паланкином, и сообщил, что они тоже будут бить в большой барабан. Обрадованный Китти хотел было со всех ног броситься к Наги и поделиться с ней этой новостью, но тут вернулся дядя, и он застыл, прислонясь к стене. Силла и Ломпи начали подметать веранду. Дядя сказал:
— Китти, узнай, нагрелась ли вода.
Китти вошел в дом, спросил про воду у тети, и она ответила:
— Скажи, что вода готова.
Дядя направился в ванную, на ходу сбрасывая с себя одежду. Китти повесил в ванной на крюк свежевыстиранную одежду для дяди, которую ему дала тетя. А сама она вышла на веранду со всем необходимым для совершения священного обряда над волами, которых затем отправят до вечера пастись на свежий выгон, куда до этого дня не выпускали скотину. А вечером, когда скот вволю наестся, на улице разожгут костер, и волам, возвращающимся домой, придется прыгать через огонь, перегораживающий им путь.
Дядя вышел из ванной, совершил обряд над волами и уселся на веранде есть лепешку. Силла и Ломпи вполголоса разговаривали в хлеву. Тетя и им дала по лепешке. Дядя отвязал волов и сам повел их на пастбище. Ломпи пошел за ним. Китти видел, как тетя вышла на веранду, встала на самом краю и долго смотрела дяде вслед, пока он не исчез за деревьями. Глаза у тети были мокрые от слез, и слезинки катились по ее щекам. Встревоженный, Китти подошел к ней и потянул за сари. Она продолжала глядеть вслед дяде, который уже скрылся из виду вместе с волами.
— Почему ты плачешь, атте?
— Нет, с чего ты взял, Китти, я вовсе не плачу. — Тетя вытерла краем сари глаза и вернулась в дом.
И снова воспоминания…
Как яростно бранится дядя, придираясь к каждой мелочи… Как глаза тети наполняются слезами, едва только дядя уйдет из дома… Как он утирал ей слезы подолом своей рубашки, упрашивая: «Не плачь, атте, не то я тоже заплачу», — и она успокаивалась… Но сегодня — сегодня дядя не ругал ее, не бил. Он даже улыбнулся и съел лепешку перед уходом. Почему же тогда тетя все равно плачет? Этого Китти не понимал. И еще он не понимал, почему дядя, такой добрый, когда покупает ему сласти в Хосуре — а он всегда это делает, если видит, как Китти проходит мимо лавки Шетти, где он играет в карты, или мимо веранды Басакки, где он сидит, разговаривая с Путтачари и Деванной, — становится таким злым, когда ругает и бьет тетю… Он помнит, как налились кровью дядины глаза, когда он побил тетю несколько дней назад. И куда он уходит каждый вечер? Тетя плачет, стоит только ему заикнуться об этом. А у Ломпи всегда один ответ: «Зачем ты суешь нос куда не надо? Нельзя детям говорить о таких вещах!» Этот ответ сердил его.