Мужу пришлось искать заработок. Он начал пользовать окрестных крестьян какими-то снадобьями под названием «гомиатические» или «гонпатические» — мать Пеми так и не поняла, как они правильно зовутся. Заработок выходил совсем небольшой: иной раз благодарный больной даст рупию, а чаще — дюжину луковиц, кило картошки или полкило чечевицы. Старший сын, Панчуа, уехал в город и работал счетоводом у бакалейщика, но его заработка только-только хватало, чтобы самому продержаться. Младший, Муса, оказался тупым к учению — не выучился даже собственное имя писать. Но он вышел ростом и силой, за это его взяли в сторожа на ткацкую фабрику, но плату положили такую, что не хватало и на еду.
Мать Пеми совсем ушла в невеселые мысли о нужде и нехватках, которые одолевали семью и конца им не было видно.
Настроение совсем испортилось. Она больше не смотрелась в зеркальце, а просто сидела, глядя перед собой и вздыхая.
Семья ее мужа когда-то владела большим богатым домом, а они с мужем ютились в двух глинобитных комнатенках, поставленных на месте бывшей усадьбы. Те, прежние, жили, как подобало знати. Ворота в усадьбу были обшиты тяжелыми металлическими пластинами, и, когда их закрывали на ночь, над всей округой плыл звон. Крыша опиралась на прочные деревянные балки и колонны, они были украшены затейливой резьбой, отполированы до блеска.
Сейчас все прахом пошло. Где раньше была стена вокруг усадьбы, теперь торчала изгородь из пересохшего бамбука, везде лежали груды обломков, врастающих в землю, развалины алтарей, которые воздвигались когда-то для свадеб или других церемоний. От бывших комнат и внутренних двориков сохранились аккуратные прямоугольники, они пригодились бы для огородов, особенно хорошо росли бы тут баклажаны, но считалось, что сажать овощи на развалинах дома — не к добру, поэтому часть ровных площадок захватил бурьян, а прочие и вовсе пустовали.
Как раз на том месте, где когда-то стояли ворота с металлическими пластинами, торчала хибара под драной крышей. Внутри были полки, сколоченные из планок от старых упаковочных ящиков. На полках стояли книги и лекарства ее мужа, а хибару он именовал «Гомеопатическим диспансером». Вместо крыльца перед дверью лежала гладко отполированная каменная плита. Плита была памятью о прошлом величии, право на такую плиту перед входом давал только сам раджа в знак особого благоволения к родовитым, знатным семьям. Сохранилась еще одна реликвия былых времен — огромная терракотовая ваза в форме храма. Она высилась сбоку от плиты, и в ней росло священное растение тулси — непременная принадлежность индусского дома. Растение в вазе выглядело жалким и чахлым, непонятно было, чем оно вообще жило.
Даже в имени мужа сохранялась торжественная пышность прошлых веков. Имена простолюдинов обыкновенно состояли из двух слов — собственно имени и названия касты, а в имя мужа входило четыре слова. Его звали Браджакишор Бхрамарбар Рей Махапатра: родители назвали сына Браджакишор, Махапатра называлась его каста, а Бхрамарбар и Рей были старинными титулами.
Браджакишор с семьей жил в двух комнатенках за бамбуковой изгородью. Их давно нужно было бы привести в порядок, но все денег не было.
Напротив их жилья, за той же изгородью, стоял трехкомнатный домик, отделенный от первого пустырем. Домик выглядел опрятно, крыша была свеженастлана, стены побелены. Сейчас к нему пристраивалась четвертая комната, и женщины из касты баури с утра месили ногами глину. Мать Пеми с отвращением наблюдала за их работой, враждебно поглядывая на дом. В нем жил младший брат ее мужа — Бханджакишор — с женой, которую называли мать Ранги. Ни братья, ни жены их не ладили между собой.
Мать Пеми не переставало удивлять сходство имен братьев. Они не просто рифмовались — имя ее мужа начиналось на «б», а его брата — на следующую по алфавиту букву, «бх».
Она, конечно, понимала: давая младшему сыну такое имя, отец хотел подчеркнуть, что братья должны всегда держаться вместе, но при этом младший должен уступать главенство старшему, послушно за ним следовать, обо всем с ним советоваться, прислушиваться к его словам.
Вышло же все не так: младший совершенно не считался со старшим, и мать Пеми звала его просто Бханджия, вкладывая в эту уменьшительную форму его имени свою нелюбовь к деверю.
Мать Пеми только что увидела, как жена Бханджии выходит на пустырь между их домами: упитанная, рослая, вся в золотых побрякушках, нос кверху. Походочка, ужимки и ухватки — по всему видна наглая и мерзкая баба, думала мать Пеми.