Мать Пеми встревожилась: еще немного — и подойдет ее черед голосовать, а она так и не решила — за кого. Она запутывалась все больше и чувствовала, как ее охватывает ужас.
Каким-то образом она очутилась в зале для голосования. Собственно, это была классная комната, откуда убрали доску, парты, картинки и вообще все. В классе расставили другую мебель, принесли и разложили разные предметы, отчего комната приобрела совершенно новый вид. Мать Пеми чувствовала, что находится в непривычном, чужом мире. И лица людей казались странными, и даже пахло чем-то незнакомым.
Мать Пеми осмотрелась.
У двери были расставлены столы и стулья. За столами сидели в ряд представители трех партий, чуть поодаль — два члена избирательной комиссии. На каждом столе лежали списки, и, когда избиратели подходили к тем двум столам, что подальше, а члены комиссии находили в списках их имена, представители партий сверялись со своими бумагами и делали пометки. Перед столами членов комиссии сгрудился народ, и мать Пеми, ожидая своей очереди, потихоньку разглядывала их. Один был длинный, тощий и с бородой. Довольно светлокожий, но лицо узкое, костлявое, какого-то болезненного оттенка, будто золой натертое. На голове белая шапочка с вышитыми цветами. Одет в рубашку и брюки, только они болтаются на его костях, как на распорке бамбуковой. Второй, будто нарочно их подбирали, очень плотный, даже полный, можно сказать, и лицо округлое. Чем-то напоминает мать Ранги. Матери Пеми пришла в голову смешная мысль: по справедливости надо бы часть жирка у него взять и отдать худущему, оба в выигрыше были бы.
Она заметила: когда подходит избиратель, эти двое спрашивают, как его зовут и где живет, потом смотрят в свои списки. После этого избирателя посылают к другому столу, там проверяют, нет ли у него чернильной отметки на большом пальце левой руки, и, если нет, дают два бюллетеня. Один — голосовать за кандидата в Законодательное собрание штата, другой — за кандидата в Народную палату. Рядом еще стол, за ним сидит человек, который ставит на левой руке отметку несмываемыми чернилами, а первый смотрит, сделана ли отметка. Тогда избиратель получает чернильную подушечку и печать и ему объясняют, что он имеет право поставить печати на бюллетени. Посредине комнаты — ширма с плотно натянутой материей. Избирателю показывают, как пройти за ширму, и говорят, чтобы он поставил печать на каждый бюллетень против имени того кандидата, за которого он хочет подать голос, бюллетень сложил и опустил в одну из урн — где имя кандидата и символ партии. На два места — шесть кандидатов, по два от каждой партии, поэтому на столе за ширмой поставлено шесть урн.
Когда избиратель выходил, у него забирали печать и подушечку и провожали до дверей.
Избирателей также предупреждали, что они не должны никому рассказывать, за какого кандидата, от какой партии они голосовали.
В классе было много людей, по виду городских. Одни сидели с видом крайней сосредоточенности, другие расхаживали по комнате. Все в рубашках и брюках, а кое-кто даже в пиджаках. Полицейские в форме и красных тюрбанах ходили взад-вперед.
Мать Пеми не знала здесь ни единого человека и чувствовала себя чужой в этой официальной, деловой, безликой обстановке. Ей хотелось поскорее уйти отсюда. Она мучилась, стараясь сразу определить, за кого ей голосовать, так ничего и не решила, но теперь ощущение одиночества, отчужденности пересилило даже чувство нерешительности.
В голову ей почему-то опять полезли мысли о матери Ранги и о ее муже Бханджакишоре, таком богатом и благополучном, но она думала о них без привычной злости и раздражения, а с тоской, оттого что между близкой родней нет согласия. Мать Пеми вздохнула и представила: то-то было бы славно, живи они одной большой семьей.
И тут она вдруг вспомнила, каким грубым швом зашито ее сари и как он заметен, этот шов, на ее голове. Матери Пеми показалось, что весь народ в комнате видит зашитую дыру. Ее руки сами взлетели к голове. Со стыда кровь прилила к лицу. Старушка с золотым кольцом в носу, за которой мать Пеми стояла в очереди, уже получила бюллетени, чернильную подушечку, печать и направлялась к ширмам. Мать Пеми понимала, теперь ее черед, она должна подойти к столам, за которыми сидели люди со списками, и назвать свое имя. За ней стояли, переминаясь с ноги на ногу, еще две женщины, а она застыла на месте в растерянности и смущении.
— Имя? — спросил костлявый с бородой неожиданно глубоким голосом. — Как вас зовут? Назовите, пожалуйста, свое имя.
Он повторял вопросы, почти не делая пауз между ними.
Матери Пеми ни разу в жизни не приходилось общаться с незнакомыми людьми, а уж разговаривать! Ей почему-то было неприятно называть свое имя чужому бородачу. Она опустила голову, чувствуя, как горят щеки. Стоять так и молчать тоже было стыдно. Она сердито подумала о муже: вот ведь, в трудную минуту он не оказался рядом с ней, не выручил. Она храбрилась изо всех сил, говорила себе, что не трусиха же она, что в отличие от всех соседок она не боится одна оставаться в храме. Но это не помогло, в душе она знала, что никогда не верила, будто с ней заговорит статуя, перед которой она молится, поэтому и страшно ей не было.