Мать Пеми видела и себя окруженной роскошью и преклонением. Она тоже была членом прославленной старинной семьи и сейчас жила в пору ее расцвета. Все, кто окружал ее, делились на господ и тех, кто им служил; одни выслушивали славословия, другие — их возносили; эти поливали потом поля, растили рис, собирали урожай, сносили его в господские закрома, а те жили в богатстве и холе, и делать им ничего не нужно было.
Конек крыши дома, где жили господа, вздымался на три метра, ко входу вели крутые ступени из резного камня…
Матери Пеми чудилось: стоит она на верху лестницы, а у самой нижней ступени застыл чаукидар Ганга Малик, перегнулся пополам в униженном поклоне, шарф с шеи до самой земли свесился, а она смотрит на его голую спину, созданную, чтобы терпеть палящее солнце, и дождь, и холод. Ганга Малик стоит босой, его ступни как раз предназначены месить жидкую грязь рисовых полей, ходить ради господина по колючкам, а потребуется — так и по углям горячим. Мать Пеми ясно видела времена, когда он и ему подобные существовали лишь для того, чтобы сладко жилось ей и таким, как она. Она пребывала в блаженстве, она испытывала щемящую нежность к матери Ранги и матери Палуни, и не только потому, что они ее не бросили в трудную минуту, а из-за их знатности, которая сейчас была всего важней и соединяла их.
Мать Пеми подходила к кабине для голосования, и вспоминалось ей, как ее предки, знать и владельцы поместий, выезжали на церемонию вручения знаков власти каждому новому радже и как раз в году, в назначенный день, устраивались такие же церемонии, только без раджи, в их собственных поместьях, да и другие празднества тоже.
Она знала: нет в стране больше ни раджей, ни заминдаров, но все равно есть правительство, и ему принадлежит власть, которой раньше пользовалась знать.
Сейчас она на пороге свершения важного дела, думала мать Пеми, она должна помочь утверждению власти.
Ясно сознавая исключительность своего положения и важность предстоящего ей поступка, мать Пеми обернулась, бросила взгляд через плечо… И будто что-то в ней оборвалось. Стайка женщин только что вошла в дверь и выстраивалась в очередь у дальнего стола. Первой в очереди, одетая в белоснежное, свежевыглаженное сари, стояла прачка, мать Будхии. За ней — ее невестка, жена Будхии, которую он вывез из города и которая умела одеваться по-городскому. Невестка и сейчас была в нарядном сари, и так оно ей шло! Потом мать Пеми увидела в очереди мать Содари, женщину низкой касты хади. Этих хади в деревне нанимали мусор вывозить, а тут и на ней было новехонькое, ни разу еще не стиранное сари в красный букетик. Мать Содари тщательно расчесала свои густые волосы, намаслила их, разделила ровным пробором и уложила узлом на затылке. Масла она не пожалела: голова сверкала как лакированная, и даже лоб блестел.
— Мы голосовать хотим! — объявила какая-то женщина.
— Одну минуту! — весело откликнулся человек из-за стола.
Мать Пеми застыла на месте, не в силах отвести от них глаз. Картина жизни, в которой она была знатной женщиной, занимавшей положение исключительное, растаяла и исчезла. Ни родовитой семьи, ни власти, ни богатства — одна из всех, такая же, как все, как эти мусорщицы и прачки.
Бородач увидел, что она не входит в кабину, и что-то шепнул другому. Тот поспешил к матери Пеми.
— Что-нибудь нужно, госпожа? — спросил он.
— Ничего, — сухо ответила она.
— Тогда пройдите, пожалуйста, в кабину, проголосуйте за кого желаете и дайте возможность проголосовать другим.
Он нарочно говорил громко, чтобы всем было слышно.
Мать Пеми прошла за занавеску.
Там стояло шесть урн, на каждой было написано имя кандидата и нарисован его избирательный символ. Читать мать Пеми не умела, но могла разобраться в рисунках на бюллетенях и на урнах. Ее так и жгло от ненависти, искавшей себе выхода.
«Раньше люди были другие, — думала она. — Тихие и послушные. Каждый знал свое место. Никто никуда не лез. Кто же испортил их, внушил им самонадеянность, наглость эту? Кто отнял у знати наследственные права, положение, власть? Да, кто это все натворил, тот зла наделал».
Она стала один за другим штемпелевать бюллетени выданной печаткой, ставя отметку рядом с символом, потом сложила бюллетени и опустила каждый в соответствующую урну. Вышла из кабины, вернула печатку и чернильную подушечку и направилась к двери. Оглянувшись, она увидела, что в кабину входит мать Ранги…
Площадь так и кишела народом, гул стал еще громче, а из переулков шли все новые и новые толпы — это подходили жители соседних деревень. Над площадью покачивался вертолет, вызывая любопытство и возбужденные толки.