Легкий ропот пошел по рядам, и на меня устремились недовольные осуждающие взгляды женщин и их мужчин, чьему любимцу, другу и родственнику я посмела разбить влюбленное аристократическое сердечко.
Даже абсолютно уверенная в своей правоте, я почувствовала укол совести, хотя МНЕ стыдится было нечего. Все же захотелось провалиться сквозь паркет и очутиться в горячих объятиях Марка, получая нежное утешения и похвалу за проявленную твердость, сдержанность и правильность совершенного поступка.
Высокие деревянные двери, скрипнули старой телегой, и в зал, словно рыцарь в сияющих доспехах, влетел мой любимый Горский, позади которого, зеленая, как малосольный огурчик, переминалась с ноги на ногу его типа сестра Гретхен!
ГОСПОДИ, СПАСИБО!
— Марк! — кинулась я в его объятия, шепча в душистую шею — Забери меня отсюда, этот граф абсолютный ПСИХ!
Профессор окинул всех присутствующих своим фирменным трудноопределимым взглядом, хотел было открыть рот, но его опередил дедушка Гера, будь он неладен.
— Ох, милая, похоже, вы все же станете частью нашего нетипичного, как вы выразились, дружного семейства.
Я оторвалась от любимой широкой груди и, вопросительно выгнув бровь, уставилась на старика.
— Вижу, вы уже знакомы, но все же, позвольте представить вам еще одного своего внучатого племянника — Марка Робертовича Горского.
Глава 45
Я медленно отступала назад. Шаг, еще шаг…
Пока моя задница не уткнулась в стол с напитками. Переливчатый звон хрусталя отвлек от застывшей в пространстве картины, где два братца, резко начавшие обретать схожие черты, и мой папенька среди них слегка, совсем чуть-чуть, виновато смотрели на меня и не шевелились.
Вообще весь зал затих, словно мать-природа перед грозой. Бабочки притаились, мотыльки прикрыли изящными ручками рты, дабы не уронить на паркет отвалившиеся челюсти, ласточки попрятались за спины своих самцов.
Я взяла с верхушки пирамиды изящный бокал с розовым шампанским и залпом выпила напиток до дна.
Игристое вино затупленными швейными иглами покалывало нёбо, пенилось в стиснутом легким спазмом горле и, проваливаясь вглубь ошарашенного организма, обжигало пищевод, оставляя после себя нежное ягодное послевкусие.
Отставив пустую посуду, взяла еще один бокал и вновь осушила. Наконец, приятное тепло побежало ласковыми волнами по рукам, ногам и позвоночнику, концентрируясь в районе солнечного сплетения, укрывая согревающей волной оголенные нервы, притупляя сознание.
В абсолютной тишине обернулась к соседнему столу. Радужно-яркие закуски больше не манили. Желудок скрутило до желчной тошноты.
УБЛЮДКИ.
Я тяжело дышала, чувствуя, как дрожат мои напряженные плечи и ослабевшие колени. Последние, к слову, были готовы выгнуться в обратную сторону, дабы превратить меня в кузнечика и в два прыжка унести с этой ярмарки слабоумия и предательства. Внутри, под ребрами, там, где обычно пульсирует мое сердце, словно мощный энергетический шар росли гнев, обида, разочарование. Я смотрела на мужчин перед собой — Вася, папа, Марк… И хотела кричать, грязно материться и бить посуду об их головы.
Взглянула на пустой бокал в своей руке, представляя, как запущу им в любого из предателей, наслаждаясь его болью. Перед глазами красным неоном вспыхнула мысль «Давай! Не щади никого!». А потом вдруг стало жаль. Жаль красивую, изящную, наверняка дорогую вещь, а еще больше жаль прекрасных добрых бабочек, что своими нежными лапками будут собирать тонкие осколки с паркета. В чем они виноваты?
Ни в чем!
Под напряженные взгляды мужчин, что казалось, считывают с меня мысли, как лозунги с майского транспаранта о субботнике, отставила хрусталь в сторону.
Обернулась в поисках другого оружия.
Хотела бросить в предателей фарфоровое блюдо с тарталетками, однако, христианское воспитание не позволило портить еду, сочтя подобный жест кощунственным. Зачем мне лишний грех на душе-то?
Правильно.
Незачем.
Хотела кричать. Так громко, чтобы лопались барабанные перепонки в благородных ушах и из них била фонтаном голубая кровь. Хотела бить со всей силы их отчего-то невеселые лица, царапать небритые и гладко выбритые щеки, рвать одинаково темные шевелюры и плевать в одинаково черные, воистину братские, блядские, глаза!
Но силы разом покинули мое тело, образуя внутри зияющую пустоту.