Как бы мне не хотелось обвинять его в ограничении личной свободы, ничего из навязанного папой не привело к каким-либо существенным негативным последствиям.
Это ФАКТ.
Когда мамы не стало, мир рухнул под ноги. Я действительно потерялась. Пропало ощущение незыблемого, нерушимого и постоянного. Мозг в режиме нон-стоп ожидал нового удара, новых потерь, новой боли и никак не мог обрести контроль над этими страхами.
Контроль.
Это то, чего мне на самом деле не хватало, понимаю я, оглядываясь в прошлое. И папа своим тотальным преследованием, ограничениями и навязанными приоритетами, сам того не понимая, не позволял рухнувшему миру засосать меня к себе на дно.
Ведь когда ты растерян, разбит и не можешь даже шевелиться, порой единственный способ выжить — выполнять команды. Иди поешь. Пора спать. Ты не будешь общаться с этим мудаком. Учи экономику, рисуешь ты и так прекрасно, а продать картину еще нужно уметь.
Папа, папочка…
Как мне повезло, что ты есть.
— Пап…
— Да, родная.
— Я люблю тебя. И больше совсем не злюсь…
Я почувствовала, как руки сильнее сжимают мои плечи, а самого папу трясет, словно внутри него грохочет буря, от которой я чувствую лишь слабые отголоски. А потом на мой холодный нос упали горячие капли.
Кап. Кап. Кап.
Бесконечная благодарность окутывающей нас темноте. Если кто-то однажды видел, как плачет дорогой тебе сильный и непреклонный в обычной жизни мужчина, вовек не забудет этого.
Боль.
Страх.
Агония.
Вот что ты чувствуешь.
Папа ничем не выдал минутную слабость. Ни всхлипом. Ни вздохом. Ни кашлем. Объятия не разомкнулись, чтобы утереть с лица влагу, покачивания не прекратились, дыхание осталось ровным.
Лишь тишина и три горячих капли, случайно упавшие на мой нос, красноречивее любых слов рассказали, что у Виктора Беккера живое сердце, заполненное мной.
— И я люблю тебя, доченька. Больше всего на свете, — сказал он, спустя несколько минут, окончательно взяв себя в руки.
И этого абсолютно достаточно, чтобы навсегда-навсегда простить папе совершенные ошибки.
— Пап… Можешь позвать Марка?
Глава 51
Я стою у прозрачного стекла и вглядываюсь в мир за окном. Словно пузатые, мохнатые, белые шмели в синеве глубокой ночи кружат крупные снежинки. Отсюда, с высоты, можно воочию наблюдать, как от облаков, медленно ползущих на восток, стремительно отрываются пушистые кусочки и, исполняя завораживающий танец, оседают на холодную черную землю, заполняя ее молочными паззлами. Как будто в режиме слоу мо падает само небо.
Я слышу твердые шаги Марка слишком скоро, чтобы не понять, что профессор ошивался где-то поблизости и ждал своего часа. Не оборачиваюсь, что нисколько не заставляет мужчину сбросить темп. За секунду до волоски на моих руках электризуются и вытягиваются вверх, словно маленькие антеннки, а потом меня без спросу обнимают, прижимая спиной к груди, и целуют в затылок.
Стоило бы возмутиться самопроизволу, что я и собираюсь сделать, но не успеваю и рта раскрыть.
— Все, что ты мне там наговорила — полная чушь! — говорит Горский безапелляционным тоном. — Я с самого начала относился к тебе серьезно. Возможно, даже серьезней, чем ты сама.
Марк слегка отстраняется, но лишь для того, чтобы развернуть меня лицом к себе.
Выглядит не очень.
Лицо осунулось, под глазами тени, сами зрачки черны, словно космические дыры. Они меня затягивают в свою неизвестность, где с одинаковой вероятностью можно как попасть в рай, так и безвозвратно сгинуть, обратившись в пустоту.
Его взгляд ласкает, ищет известные только профессору ответы в дрожании моих ресниц, в малейших изменениях мимики, в немигающих глазах.
Боже, с каким трудом сохраняю невозмутимость на лице. Сейчас, после разговоров с Лилей и отцом, на Марка хочется злиться больше всего. И вижу по нему, что он всецело готов принять удар на себя. А еще вижу решительность, с которой Горский будет отражать каждую атаку.
Пусть у тебя все получится, Марк.
Убеди меня.
Хотя, конечно, вряд ли.
— Прости меня, Вика. Прости, пожалуйста, что причинил тебе боль, — смотрит прямо, открыто, с надеждой.
Что ж, начало неплохое.
Мне даже нравится.
Но одного «прости» безмерно мало.
Мотивы, Горский. Мне нужны мотивы.
Его горячие руки скользят по моим голым плечам. Мягко. Нежно. Спускаются к прохладным ладоням, переплетая наши пальцы. Этот жест получается чересчур интимным. Настолько, что хочется одернуть руки и отстраниться, но Марк не позволяет, держит крепко.