Выбрать главу

Вывод свой мы, конечно, довели до сведения командования, и оно, подумав, приказало впредь на ночь не зажигать огней, обозначающих судовой ход. Командование отдало такой приказ, а нам невольно подумалось: зачем до этого горели все те огоньки? Ведь судоходства на Волге ночами давно не было?!

А тут и у Варзина «запой» кончился и явился он к командиру бригады, но тот разговаривать с ним не стал, сразу переадресовал его к командующему флотилией. Тогда штаб нашей флотилии располагался уже на левом берегу Волги, располагался в землянках и палатках, от вражеских самолетов прятавшихся под курчавыми дубками. Я случайно оказался у палатки командующего, когда туда вошел Варзин. А стенки палатки небось и сами знаете какие? Вот и слышал каждое слово их разговора.

Сначала адмирал криком кричал, ругал Варзина за то, что он побил фонари; где теперь цветные стекла возьмешь, если они вдруг понадобятся?

Потом голос командующего стал нормальным по громкости, тогда и было сказано:

— И вообще пора бы знать, что на военной службе подобный анархизм недопустим. Родилась у вас идея? Прекрасно! В письменной форме изложите ее и отдайте своему непосредственному начальнику.

— Простите, а если он бессилен решить вопрос, который я ставлю? — впервые прозвучал в палатке командующего голос Варзина.

— Он передаст высшему начальнику, — бодро начал командующий, вдруг неопределенно хмыкнул и уже совсем другим тоном, не поучающим, а несколько удивленным и одобряющим: — Оказывается, ты не так прост, как кажешься… Ускорил продвижение своей идеи?.. Мог бы и матроса поставить к пулемету…

— Извините, товарищ адмирал, но именно этого я позволить себе не мог. И вы сами прекрасно знаете, почему…

— Молчать! — опять взвился до крика голос командующего. — И чтобы впредь ничего подобного не было! Сам за тобой теперь доглядывать буду!..

Прошло еще какое-то время, и мы заметили, что Варзин перестал без вызова врываться к командиру бригады, что теперь, когда даже вызывали, он садился у самого выхода и рта не раскрывал, только пометки в блокноте делал, как примерный школяр. Одни из нас решили, что до него наконец-то дошли основы воинской службы, но кое-кто высказал мысль, что после такого разговора с командующим он стал побаиваться начальства. В эту же строку приплели и то, что даже на своих подчиненных матросов он ни разу голоса не повысил. Правда, отметили — просьбы Варзина выполнялись матросами быстрей, чем иное приказание, отданное громовым голосом и с соблюдением всех уставных формальностей. А почему так — не задумывались, война ежечасно поважнее задачи ставила.

Летом сорок третьего года произошел такой случай.

Мы уже ученые были и теперь по ночам не обозначали судовой ход огнями бакенов, створов и перевальных столбов. А Волга — широка, особенно в весеннее половодье. В ином месте судовой ход под самым правым берегом, а она километра на два размахнулась. Вот и получалось частенько так, что немцы бросали мины на затопленные пески. Естественно, когда вода спала, обсохли некоторые их гостинцы.

Битва за Волгу уже к победному концу подошла, ну и зачастили к нам различные поверяющие. Среди них попадались и такие, которые хотели непременно участвовать хоть в какой-то боевой операции.

Очередной поверяющий — капитан первого ранга, — узнав, что на обсохших песках лежит мина и ее будут разоружать, заявил тоном, исключающим отказ:

— Думаю, мне будет предоставлена возможность проверить работу ваших минеров?

И командир бригады дал поверяющему один из штабных полуглиссеров.

Ночью бушевала гроза, дождь хлестал, как из пожарного рукава, и к утру, когда он угомонился, в воздухе не было ни пылинки, дубки прибрежные — все умытые, ветром причесанные, а Волга — без единой гневной морщинки. До того все красиво и мирно было, что даже волны, поднятые катерами, отбежав от них немного, казалось, поспешно вплетались в струи основного течения.

Самое вроде мирное утро было, а на выбеленных солнцем песках лежал металлический цилиндр более метра длиной. В нем таилась смерть: без малого тонна взрывчатки. Она только и ждала оплошки минера, чтобы разнести в клочья и его, и эту нежную тишину пробуждающегося дня.