— Эй, агрессоры, из-за чего война? — подойдя, спросил Павел Николаевич и принялся разнимать драчунов. Они пыхтели, прыгали, как неоперившиеся петушки, но не плакали.
— Моя очередь кататься, а ему бежать! — сказал один.
— Нет, моя! — возразил другой. — Я не доехал до столба, а он — вырывать велосипед. Это нечестно!
Конопатенькие вдруг умолкли, узнав председателя колхоза.
— Фу ты, господи, и как вас мать различает? — удивился Павел Николаевич, глядя то на одного, то на другого, как он удивлялся каждый раз, когда приходил к Чугунковой и видел этих пареньков.
— Да я ж Федя! — сказал один, запрокинув белобрысую головенку.
— А я Петя! — поспешил добавить другой, повторяя жест брата.
— Ну вот что, мужички, помиритесь и ведите меня во двор, — сказал Павел Николаевич и сам принялся открывать калитку.
Под тенистым навесом, где дымилась летняя плита, Чугункова готовила ужин. На сковородке шипело и урчало, позванивал крышкой пузатый чайник. Сама хозяйка, раскрасневшаяся, с голыми по плечи руками, увидев во дворе председателя, засуетилась, пригласила его пройти на крыльцо, где белел скатертью стол.
— Стопка водки, Ильинична, найдется? — спросил он, опускаясь на табуретку.
Она бросила на него настороженный взгляд:
— Иль на душе муторно?
Председатель обычно заходил к Чугунковой в те дни, когда ему было не по себе, не ладилось что-либо по работе или получал взбучку в районе. Сейчас он не ответил на вопрос хозяйки, лишь вздохнул. Она поняла его:
— Что ж, для бодрости духа, как всегда, найдется. Выпей уж, чего там!..
Конопатенькие близнецы опять затеяли спор из-за какой-то игрушки. Чугункова сгребла их и, притихнувших, покорных, потащила к калитке.
— Идите-ка мамку встречайте! Должна сейчас прийти. Ждите ее на улице.
Мальчишки пустились наперегонки, а сама хозяйка, возвратясь, вынесла из дома графин с водкой и поставила перед Павлом Николаевичем. Он молча налил стопку, выпил и, облокотясь, задумался. Татьяна Ильинична ни о чем у него не расспрашивала, да он, пока не посидит, не обдумает всего, и не стал бы отвечать на вопросы. Неслышно она скрылась за дверью и опять появилась на крыльце минут через десять, принаряженная, праздничная, помолодевшая. Павел Николаевич выпил еще стопку и спросил:
— К чему такая торжественность, Ильинична?
Она заулыбалась тепло и мягко, и только теперь он заметил, что ее переполняло какой-то радостью — так, наверное, чувствует себя каждый человек накануне свершения своих задумок.
— Ну, слава богу, кажись, устраивается личная жизнь моей племянницы, Шуры-то!
— Замуж выходит, что ли? — поинтересовался Павел Николаевич и вдруг представил себе тихую, молчаливую, ничем не примечательную молодую женщину, которая почему-то тотчас же куда-то скрывалась со своими двойняшками, когда он вот так заходил посидеть к Чугунковой.
Хозяйка что-то переставила на плите, что-то сняла и поставила наземь, потом с облегчением проговорила:
— Вот теперь все готово! Пущай приводит его, избранника-то своего. Угощу на славу, ужин получился царский.
— Да кто он, жених-то?
— Человек отыскался положительный. Вдовец, девочка у него. Приводил, показывал. Настрадалась она, Шура-то. Может, хоть теперь узнает счастье. А избранник ее — не нашенский, не гремякинский, речник он. В кино познакомились, да так у них все ладно с самого первоначалу пошло! Гляди, через недельку-другую и поженятся, семья будет новая…
Павел Николаевич взялся было снова за графин, но хозяйка больше выпить ему не позволила. Он покорился, сидел, посматривая на нее исподлобья. Она задумчиво покачала головой:
— Видать, досталось тебе в районе?
— Было, не скрываю. Ведерников постарался нервы попортить.
— И у меня состоялся разговор с Денисовым про нашу ферму. Трубин-то по-своему осветил факты.
— Ну, и чего ж решили?
— Доказала-таки секретарю, что затея с образцовой фермой никудышная. Сказал, что я права по существу, хотя по форме… Надо было не срывать плакаты партизанским методом, а сказать тебе и нашему секретарю парторганизации. Тут я, конечно, погорячилась… Так что ты меня уж извини, Павел Николаевич, что с фермой так получилось, тебе лишний упрек доставила. Однако же Трубин не может пользоваться уважением среди доярок. Пустой орех!
Они немного помолчали. Затем Павел Николаевич сказал, думая о своем:
— А вот со мной решили так: комиссии поручили заняться моим домом. После уборки, наверно, приступят. Дом мой — как бельмо на глазу кое у кого. Завистники нашлись, да еще этот кузнец… Ну да шут с ними, с интриганами, с домом. Ты меня знаешь, я на подлость не способен. Сейчас время такое — не до интриганов. Жатву бы начать да закончить благополучно…