— Верно! — выкрикнула звонким, накаленным голосом молоденькая Лена Круглова, вся загораясь и сияя. — Сегодня побелим, завтра вскопаем грядки для цветников. Чтоб клуб был как клуб. Чтоб приятно было прийти на танцы… И вообще, надо нашим парням и девчатам научиться танцевать по-европейски, как показывают в кино. А то все вальс да вальс, ну еще танго или фокстрот…
Все рассмеялись, зашумели. Марина испытывала чувство благодарности к девушкам, ей хотелось каждую обнять и расцеловать. Теперь она верила, что люди пойдут в клуб, лишь бы в нем было что-то интересное, нужное для их жизни…
— Во, вроде собрания актива у нас получилось! — сказал дед Блажов, когда шум поутих.
Вскоре все принялись за работу. Неразлучные Тося и Галя взгромоздились на поставленные друг на друга столы и принялись белить потолок. Люся Веревкина стала рядом с Мариной, а бойкая Лена Круглова завладела дальним углом, поставив ведро с разведенной известкой на суфлерскую будку. Однако никто из молодежи не работал так проворно, как тетка Лопатиха. Мазки у нее получались широкие, ровные, просыхали быстро.
— Я еще девчонкой у попа дом белила, научилась на всю жизнь! — объяснила она девушкам.
Парней дед Блажов увел с собой во двор, и там они принялись собирать валявшиеся камни и кирпичи, поднимать покосившийся забор. Парни двигались угловато, как молодые медведи, стараясь показать друг перед другом свою силу. Дед Блажов осматривал деревца, качал головой, если обнаруживал обломанные ветви. Потом он отдыхал на скамейке, и мысли его были о Максиме. Вот бы послушать ему, о чем говорили только что в клубе, да и на Марину бы взглянуть. Хороша девушка, хороша!..
Какой отец не желает своему сыну добра? Какая мать не мечтает о счастье для дочери? У старого Блажова никого больше не оставалось на белом свете, кроме Максима.
Молодая женщина, светловолосая, круглоплечая, в просторной коричневой кофточке, сидела возле калитки, посматривала вдоль улицы, в сторону колхозной конторы. Опускалось солнце за домами, золотилась крыши, трубы, столбы электролинии пахло сеном, цветами в палисадниках, слышались голоса ребятишек, гонявших футбольный мяч напротив двора доярки Гуськовой…
Женщина сидела неестественно прямо, тяжело, как сидят лишь беременные. Лицо у нее было бледное, подурневшее от серых пятен, а глаза — смиренные, с какой-то необычной печалинкой, ждущие чего-то, известного только ей, будущей матери. На скамейке лежал небольшой белый узел и хозяйственная сумка. По всему было видно: женщина собралась в дорогу, вышла за калитку и теперь кого-то ждет…
Марина, проходя, поздоровалась с женщиной; та ответила и опять терпеливо стала смотреть вдоль улицы. Руки ее как бы оберегали круглый живот, и даже не оберегали, а вроде бы помогали ей думать о чем-то, к чему-то прислушиваться. Марина не могла пройти мимо, хоть и утомилась после побелки клуба.
— Ждете кого-то? — спросила она, опускаясь на скамейку и с удовольствием вытягивая усталые ноги.
— Ага! — кивнула женщина.
Во дворе на Марину заворчал пес, но молодая хозяйка цыкнула на него, потом с выражением отрешенности на лице сказала:
— Увозят меня в роддом. Вася мой побежал договариваться насчет машины, да вот задерживается.
Марине приятно было сидеть, не двигаясь, расслабив мускулы, и все же она вскочила на ноги:
— Так я сбегаю узнаю, в чем там дело!
— Не надо, посиди лучше со мной, — остановила ее женщина.
Эту просьбу она сопровождала неторопливо-спокойными, мягкими движениями рук. На вид ей было лет двадцать пять, но, казалось, знала она и понимала в жизни несравненно больше, чем Марина. Такое очевидное преимущество ей давало материнство, которое уже полностью владело всеми ее помыслами.
— Наверно, очень страшно? — негромко спросила Марина.
— Что — страшно? — не поняла женщина, наблюдая, как закатное солнце все щедрее заливало золотисто-ярким светом гремякинскую улицу.
— Да в роддом!.. Мучиться ведь придется.
— А-а, это! Нам, женщинам, не миновать своего. Коль хочешь стать матерью, надо пройти через боль и муки.
Женщина вдруг тихонько охнула, прикусила нижнюю губу, осторожно прижала руки к животу. Марина еще никогда не видела такой испуганно-тревожной, беспомощной и в то же время настороженно-радостной улыбки.
— Толкнулся! — сказала женщина и, вздохнув, расслабилась. — Предупредил: мол, ждите, скоро на свет появлюсь…
Марина теперь испытывала какое-то особое, трогательно-волнующее расположение к этой молодой гремякинской женщине, ждущей своего часа, чтобы подарить миру ребенка. Она опять поинтересовалась: