Гость огляделся и, негнущийся, прямой, стал подниматься на крыльцо. Накидка на нем так и шевелилась, играла всеми своими тяжелыми складками.
«Ну вот дождался, товарищ председатель: специальный комиссар прибыл в Гремякино!» — усмехнулся про себя Павел Николаевич и уселся за стол, вдруг решив, что не проявит особого внимания к приезду Ведерникова.
Тот вошел в кабинет бодрой, пружинистой походкой, которая выдавала в нем бывалого военного служаку, да он, собственно, и был таким, это признавали все.
В тот раз сдержанно-благосклонная улыбка на его чисто выбритом лице свидетельствовала о том, что он приехал в Гремякино в добром настроении.
— Здравствуй, колхозный вожак! — сказал он очень живо, протягивая руку для приветствия. — Чего не встречаешь представителя района, как положено, — в парадной форме, с оркестром?
— Музыкальные инструменты еще не купили, не успели, — сдержанно отозвался на его шутку Павел Николаевич.
— Так купи, председатель! Духовой оркестр — великая вещь, поднимает боевой дух у людей. В передовых колхозах обзавелись. Чего ж Гремякину отставать? С оркестром — оно веселей. Как говорится, нам песня жить и любить помогает…
— Не до песен нам нынче.
— Э-э, пессимизму поддался, председатель! Напрасно. Пессимизм — философия слабых.
Ведерников любил показать себя человеком широкой натуры, делал вид, что легко сходится с людьми, умел шутить, рассказывать забавные истории, которые сам же называл вольнодумными. Он вытащил из кармана пачку «Казбека», предложил гремякинскому председателю закурить, но тот покачал головой, сунул в рот сигарету.
— Понимаю, понимаю! — хохотнул Ведерников, с наслаждением затягиваясь папиросным дымом. — Так сказать, полная автономия, независимость. Даже в куреве! Дружба дружбой, а табачок врозь. Человек с явно выраженным характером достоин всяческого уважения, ибо он — личность, законченный экземпляр.
— Что верно, то верно: разумной автономии деревне как раз и не хватает! — с иронией заметил Павел Николаевич, не придавая никакого значения рассуждениям Ведерникова о человеческих характерах. — Автономия не повредила бы нам, наоборот — пользу принесет… Автономия от лишней опеки, автономия в решении многих колхозных дел.
— Отгородить колхозы от районного руководства? Самостоятельности захотелось? Ты брось, брось, председатель, такие мысли. Не к добру это. Не в ту сторону смотришь.
С деланной строгостью Ведерников погрозил пальцем, потом прошелся по кабинету, задержался глазами на почвенной карте, висевшей на стене, подержал в руках, как бы взвешивая, тугой пшеничный сноп, который по установившейся традиции колхозники принесли в контору и оставили в углу, как знак уважения к хлебу, к своему труду. При этом вид у него уже был озабоченный, даже встревоженный, как у начальника, вернувшегося из длительной тяжелой командировки.
Павел Николаевич отвел в сторону взгляд. Почему-то он никак не мог погасить в себе навязчивую мысль: был ли Ведерников на войне, прошел ли через огонь и пепел или, может, все грозные годы провел в тыловом городе? Ему так не хотелось тогда первым заговаривать с этим человеком об уборочных делах; он сидел и ждал, невольно усмехаясь про себя: «Смотрит, оценивает, а спроси его: сноп-то пшеничный или ржаной? — ей-богу, не ответит. Скажет: злак, сельскохозяйственная культура. Кого и что он может представлять в Гремякине?»
— Ну-с, как идет уборочка? — спросил Ведерников, тоже присаживаясь к столу. — Как у нас развертывается фронт работ?
Он так и сказал: «у нас», потому что привык на районных совещаниях и собраниях выражать, как он заявлял, интересы глубинного Гремякина. Страсть к речам, ораторству у него была такая же неодолимая, как и стремление к исполнительству, внешнему порядку, чем и отличался вверенный ему райвоенкомат, где все блестело, на всем лежала печать строгости, педантизма…
— Непогода замучила, — однотонно сказал Павел Николаевич.
Ему следовало бы произнести какие-то веские, убедительные слова, после которых Ведерников оказался бы бессильным что-либо возразить, но в голову ничего не приходило, вдаваться в разговор не хотелось. Что толку в фразах? Приятно поговорить с понимающим человеком, а подполковник слушать других не умел.
С настороженной молчаливостью Павел Николаевич покосился на Ведерникова. Тот порывисто вскочил на ноги, снова прошелся из угла в угол; тонкие губы его вытянулись веревочкой.