Слева над холмами вполнеба цвела радуга, а синяя туча, казалось, отодвигалась все дальше и дальше от тех мест, от той дороги, по которой летели залетные. Где-то далеко шел дождь, а над гремякинскими полями было просторно и светло от солнца.
От быстрой езды, от бегущей навстречу дороги, от того, что впереди цвела семицветьем гигантская радуга, Марине хотелось смеяться, запеть песню. Волосы ее растрепались, но ей было не до этого; она вообще ничего не замечала теперь, кроме этой дороги и радуги впереди.
Залетные мчались стремительно, холмы сменялись холмами, а телеграфные столбы все неслись и неслись навстречу. Наконец прогромыхал под колесами деревянный мосток через овраг, промелькнули в стороне прошлогодние скирды соломы, колхозный двор с краснокрышими постройками, и вот уж лошади побежали широкой улицей с фонарями перед окнами домов.
Возле дома с железной красной крышей и синими ставнями кони остановились. Виктор отер пот с лица и сказал с грустинкой:
— Гремякино, приехали…
Чугункова первой соскочила с линейки со своим велосипедом. Марина тоже сняла чемодан, огляделась. Ровная улица с серыми заборами и аккуратными домами уходила к небольшому пруду, где белели гуси и на плоту загорала полуголая ребятня. Во дворах румянились на ветках вишни, и почти над каждой крышей высились жерди со скворечниками. Выглядывала из-за зелени куполами старенькая церковь, а рядом сияла окнами белостенная двухэтажная школа…
«Так вот оно какое, Гремякино!» — пронеслось в голове Марины, и она вздохнула, волнуясь и чего-то пугаясь.
Виктор шел следом за ней и тоже думал в эти минуты: неужели вот так и закончится этот необычный для него день? Лучше бы еще часа четыре мчаться на залетных по степной дороге, лишь бы рядом, на линейке, сидела она, Марина…
— Когда у вас тут кино, в субботу иль воскресенье? — остановил он ее вопросом.
— Не знаю, как заведено в Гремякине, — сказала она.
— По субботам и воскресеньям! — обернулась на их голоса Чугункова. В глазах ее пряталась лукавинка: «Я ведь все понимаю, молодые люди. Сама была когда-то молодой!»
Виктор сдвинул на затылок кепку и, уже глядя только на Марину, выпалил:
— Честное слово, примчусь на залетных! Наш-то разрешит, он меня уважает…
— А что ты ему сегодня скажешь? — смеясь, напомнила Марина. — Героиню-то в Суслонь не привезешь…
Виктор поморщился, помахал кулаком:
— Я ему теперь скажу!.. Знаю, что сказать, помню каждое слово Татьяны Ильиничны… Я скажу! Даже на собрании скажу!..
Повернув лошадей на дорогу, он поехал улицей.
А Чугункова и Марина постояли немного и поднялись на крыльцо колхозного правления.
За Гремякином, где-то за степными холмами, за тридевять земель от дома с железной крышей, все еще радовало людей семицветье радуги в небе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Председатель гремякинского колхоза Павел Николаевич Говорун целую неделю был в отъезде — гостил в далеком Новгороде у сына. Сын Юрий кончил службу в армии, его с нетерпением ожидали в Гремякине, но отец вернулся домой почему-то хмурый, замкнутый, неразговорчивый.
Он приехал позавчера утром, в правлении появился лишь после полудня, все время был занят с людьми, а Люсю Веревкину вроде бы избегал — один раз обратился по делу и тотчас поспешил отойти. Она же смотрела на него вопрошающими, ждущими глазами, молчаливо спрашивая: «Ну как съездили, Павел Николаевич, нормально?»
Вчера почти весь день председатель провел в районе на совещании, в контору заглянул в самом конце работы, когда все уже разошлись. В своем кабинете он задержал Люсю ненадолго. Поглядывая в окно на улицу, словно его там что-то интересовало, Павел Николаевич сообщил ей, что Юрий теперь — отрезанный ломоть, женился, не спросясь родителей, и в Гремякино возвращаться не собирается. Выслушав горькую новость, Люся с минуту стояла перед председательским столом неподвижная, онемелая. Павел Николаевич тоже молчал, потом развел руками, точно хотел сказать: «Что поделаешь? Жизнь — сложная штука, полна неожиданностей». И по этому выразительному жесту она вдруг поняла, что отныне ей нечего ждать, не на что надеяться. Тот тайный огонек, который светил впереди, манил и звал к себе, сразу потух, как спичка на ветру.
Молчание затягивалось, тишина в кабинете становилась нестерпимой. И тогда, опомнившись от внезапного оцепенения, Люся сказала председателю, что желает счастья его сыну. В сущности, Юрий вправе был поступать как ему заблагорассудилось — ведь их ничто не связывало, кроме школьной дружбы. В ответ Павел Николаевич лишь вздохнул глубоко и шумно…