Как там было «иначе» — только вагоны в депо подали вовремя. Чекисты заботились, чтобы электричество не выключалось, пока не разгримируются актеры. Продуч задержал театру паек — тоже из Ортчека хлопотали. Подумаешь, страх — в Чека!
Шла ровно, не торопясь; ночной ветер освежал голову, в висках уже не стучало, дыхание успокоилось. Если б не Рушка! Эх, не сказала Шуре. Она сама догадается, но ее-то выпустят в шесть. Бедная Руфа, всю ночь… А почему столько народу? Сережа был всего восемнадцатым и рассказывал, как весело разговаривали, даже пели под утро, чтобы не спать. А сегодня… Дурак дежурный.
Свернули в переулок.
— Арэстантка, ыйти мостовая.
Она остановилась:
— Почему это?
— Ыйти мостовая.
Что еще за дичь? Ломать ноги по булыжнику? Над самым ухом грозно:
— Ыйти.
Пожала плечами, пошла. Думают — махну через палисад или юркну в калитку? Ах, как это мне нужно! Ноги не ноги, а каблуки сломаю. За каким чертом… Ну, право же, батько, за каким чертом меня в Чека?
Дорога пошла круто в гору, Виктория спотыкалась, скользила по булыжнику, злилась: погибли мои белые туфли, хорошо им в сапожищах. Черти. Ведь черти же, батько?.. Уже уходила от него, он спросил:
— Ты у Тарасовны хоть когда грубое слово слыхала?
При ней и сама не сказала бы…
— Ыйти сэрэдином.
А, чтоб вам! Не поймете, что сбоку трава! Нет, ведь ничего не спросил: кто я, откуда? Только «имяфамилия». И на платье уставился. Два года на уроках рукоделия мусолила, ненавидела. Плечо заныло. К дождю, что ли? Как у старухи. Лагутин говорит — пройдет со временем. Рука уже работает нормально. Можно бы в госпиталь опять, но хочется еще побывать в Кузнецком бассейне, в Алтайской губернии, на Оби… Жалко, до Байкала не доехали. Ведь осенью в Москву. Папа там рядом. И Оля. Нет, я сюда буду приезжать — столько дорогих тут и… дорогого. И Сибирь сама. Просто от нее не отделаешься — притянет. Так обидно — не знала, что Настя в Красноярске. Дочка уже у нее… Кажется, вскарабкалась, и каблуки целы. Вот оно: «В Чека попадешь — не воротишься». Смешно.
Строгий подъезд. Часовой, конечно. Тут, кажется, суд был. Лестница тоже суровая, холодно-зеленые стены. В небольшой комнате остановилась перед столом дежурного. Он у телефона что-то записывал, говорил:
— Понимаю. Понятно. Ясно.
Что будете со мной делать, товарищ дежурный? Вы, пожалуй, чуть старше того, в комендантском. Еле пробиваются рыжеватые усы и бородка, брови растрепанные и ужасно румяные щеки. Отпустить меня — первый же патруль арестует. Посадите тут рядком с вашим скучающим часовым? Может, разрешите позвонить домой? А утречком распрощаемся весело.
— Все ясно, товарищ начальник. — Глядя на свою запись, дежурный сел, и на какие-то секунды его плечи ослабли, качнулась голова. Но он собрался, подпер щеку рукой, посмотрел на нее и конвойных.
Глаза какие блестящие, и румянец сухой — уж не тиф ли? Эпидемия, правда, спала — лето и Чекатиф, — а все-таки…
— Откуда? — спросил дежурный с усилием.
— Комэндатур дэжурны.
— Фамилия?
Чувствуя, как ему трудно, чуть наклонилась и сказала осторожно:
— Вяземская.
Растрепанные брови сдвинулись, он удивленно оглядел ее:
— Имя? Возраст? — Записал и повернулся к часовому, что скучал у стены на скамейке: — В четвертую камеру.
В камеру? Бредит он, болен, чушь…
— Да вы с ума сошли!
Лихорадочные глаза, а взгляд ледяной:
— Идите, гражданка.
Часовой уже рядом. Нельзя сорваться.
— Куда прикажете?
Часовой открыл дверь в широкий бесконечный коридор, пропустил вперед.
За что, за что, за что? — барабанило в голове, подступала тошнота от бешенства — разнесла бы все. В камеру — смрад, сырость, каменный холод, — за что? За фамилию. За то, что существуют где-то князья Вяземские. Из широкого коридора — в узкий, по узкой лестнице вниз, поворот, еще вниз — в подвал! Великолепно. Вот и дверь со щитком гляделки — все знакомо. Заскрежещет, загрохочет, и окажешься в темной смрадной щели.
Забурчал засов, крякнула и захлопнулась дверь.
От двухэтажных нар отделились четыре фигуры, обступили, зашептали, забормотали:
— За что вас, дитя?
— Белая нимфа, что вас ждет!
— Пресвятая богородица, спаси и помилуй!
— Вот где встретились.
Знакомый голос. Растрепанная, одутловатая, злой прищур — Крутилина Люда.
— Здравствуйте.
— Здесь поздравствуешь. А вы ведь, кажется, к ним переметнулись? За что же?..