На Вокзальной стало трудно идти: снег не убран — окраина, и ходят мало, тропинка узкая еле видна. Хорошо, папа ботики починил, а то набрала бы снегу. Еще издали Виктория увидала свет в окнах Татьяны Сергеевны. Значит, дома. Задержало что-нибудь. Только почему не позвонила? «Да наверняка уже звонила, пока я иду». И она успокоилась, даже чуть замедлила шаг — устала бежать.
Вспомнить смешно: глазам не поверила, когда увидела ее, маленькую, крепкую, смуглую; услышала, как смеется, напевает мягким низким голосом. Сочинила-то себе Татьяну Сергеевну вроде монахини: худенькую, бледненькую, печальную, в черном. Как же! — сидела в тюрьме, там заболела, чуть не умерла, порок сердца. А мужа за побег застрелил на Олекме стражник.
У ворот больницы стояли розвальни, кто-то лежал в них укрытый большим тулупом. Фыркала привязанная к забору верховая лошадь. Между ней и розвальнями прохаживался солдат с ружьем.
Виктория взбежала на крыльцо, нажала ручку — заперто. Не успела постучать, дверь распахнулась, плотный усатый офицер схватил ее за руку, втащил в переднюю и захлопнул дверь.
— Да вы что! — вскрикнула и замолчала.
Два солдата с ружьями стояли в передней. Портьера уродливо висела на одном кольце. В столовой на полу грудами валялись истерзанные книги, среди них в луже молока разбитая чашка. Скатерть комком брошена на стол. Диван без чехла отодвинут от стены, распороты спинка и сиденье, вылезли пружины, волос, мочала… Все беззащитно, унижено.
— Зачем пожаловали? — Офицер пронзительно глядел на нее, постукивал об пол концом обнаженной шашки.
Виктория осторожно обегала взглядом комнату, искала хоть какой-нибудь знак присутствия хозяйки. Офицер тряхнул ее за плечо:
— Зачем пожаловали? Глухая или дура?
— Я…
Из спальни вышла Татьяна Сергеевна, следом за ней солдат. Она сдвинула брови, равнодушно, по-деловому спросила:
— Как ваша больная?
Офицер быстро глянул на нее, потом на Викторию, снова на Татьяну Сергеевну, и так метался, хватая взглядом то одну, то другую, пока они разговаривали. Виктория поняла отчужденный деловой вопрос — пришла к врачу, а не к близкому человеку.
— Все как вчера: и температура, и самочувствие. Как вчера… Но вы обещали зайти.
— Да… Вот не могу сейчас. Пригласите другого врача. Пока продолжайте микстуру, следите за сердцем.
— Благодарю вас.
Понимала отлично: надо уйти. Но разве не предательство оставить Татьяну Сергеевну? Наверное, и эту ночь не спала. Желтая, темно под глазами, даже руки побледнели. А сердце как?
Не задержись Виктория, пожалуй офицер отпустил бы ее. Но она стояла. Цепким движением жандарм выхватил у нее портфель.
— Разрешите полюбопытствовать? — И вытряхнул на окно книги, тетради, завернутую в салфетку недоеденную шаньгу, записочки от Сережи, карандаши, перочинный ножик. Анатомический атлас, взятый у Татьяны Сергеевны, первым попал ему в руки. Тыча пальцем в надпись «Татьяна Гаева», он заорал:
— А эт-то как? Ихнее имущество имеете!
— Это же учебник, поймите!
— Там разберут.
Татьяна Сергеевна уговаривала его отпустить Викторию. Ведь она дочь артистки Вяземской, и, кроме неприятностей, господину офицеру это ничего не принесет. Атлас студентка-медичка просто купила у нее. Он повторял:
— Там разберут. Молчать, не разговаривать!
До ночи длился обыск. Татьяна Сергеевна комочком сидела в углу распоротого дивана, как будто дремала. Как изменилось ее лицо со вчерашнего дня. Что теперь будет с ней? С Раисой Николаевной, с Дубковым? Может быть, и у них сейчас то же?
Офицер шнырял по квартире, стучал в пол, в стены, обрывал обои. Снова и снова перетряхивал книги, белье. Солдаты уходили и приходили, сменялись у ворот. Молодые, почти мальчишки, тоже устали. Ну что бы им, троим здоровым парням, скрутить этого наглого сыщика? Да, а потом что с ними?..
Не меньше чем в пятидесятый раз он обошел квартиру, снова обстукал шашкой кастрюли на кухне и скомандовал:
— Ну, товарищ Совдеп, и вы, как там вас, — следуйте за мной. Разрешаю одеться.
Снег переливался блестками, черными провалами лежали тени. Лунный свет странно обесцвечивал лица, одежду, предметы — как в кинематографе. И все было как в кинематографе, не настоящее.
Их посадили в розвальни, из-под тулупа вылез сонный возница, кругом сели четыре солдата. Офицер верхом ехал сзади, то и дело покрикивал: «Гони!» Вздымалась снежная пыль, летели комья, кони мчались пустынной дорогой, мимо кладбища, безлюдными улицами затаившегося города. Совсем близко от дома проехали. Там не спят, конечно. Искали в университете, звонили Наташе. Наташа тоже не спит… Виктория взяла под руку Татьяну Сергеевну, прижалась к ней. О чем она думает: о доме, о матери, о больных, о своей партии, о России?