Ольга неловко перекрестилась и, спотыкаясь, заторопилась к школе.
Хотелось побежать, но бежать было нельзя.
Идти было минут пять, не больше, но когда Ольга, срезав дорогу через дыру в заборе, вместе со своим тягостным эскортом добралась до школьного двора, Полинки там уже не было. Просторная площадка пустовала: уроки у первой смены кончились, у второй – еще не начались. Где-то вдали, приближаясь, выла сирена. Чуть подрагивала штора на широком окне в кабинете труда – кто-то стоял там, скрытно наблюдая за двором, и это было странно и неуютно. Хорошо еще, что собаки остановились на углу здания, где их никто не мог увидеть, – разлеглись на газоне вокруг люка, среди расцветших на прогретой земле одуванчиков.
Один из псов шумно втянул носом золотистую пыльцу и смачно чихнул. Ольга сердито огляделась. У школьной ограды, обсаженной ольхой, терся мужик с круглой обрюзгшей физиономией и темными, слипшимися в перья волосенками, зачесанными поперек лысины. Одетый в старый коричневый костюм, который был ему великоват, и грязновато-бежевую рубашку, этот нестарый еще дядька казался неуместным, застрявшим в прошлом – и в то же время обыденным, как покосившийся забор. Что-то в нем вызывало безотчетную тревогу. Присмотревшись, Ольга решила, что дело в руках: слишком белых, слишком гладких. Длинные пухлые пальцы шевелились, будто сплетая сеть; в этом беспрестанном движении было нечто отвратительное.
Вой сирены нарастал, и раздражение Ольги постепенно превращалось в панику. Воображение уже рисовало Полинку, скорчившуюся в позе эмбриона, Полинку с окаменевшими мышцами, с губами, вытянутыми в хоботок, с потускневшими прядями, спутанными с клочьями сухой прошлогодней травы. Воображение даже подсовывало место: за стадионом, между отполированными поколениями школьников гимнастическими брусьями и кривой каменной березой, под которой раньше играли в ножички после уроков. Вокруг молча стояли старшеклассники; кто-то догадался вызвать скорую, но она не успеет, потому что к Полинке уже подошла собака и тихонько тянет за рукав, будто помогая подняться. А они молча смотрят, не пошевелив и пальцем, они не понимают, что происходит…
Ольга шатко двинулась в обход здания, не соображая, что делает, раздавленная ледяным булыжником, застывшим в груди. Сирена взревела совсем близко, но они не успевали, не могли успеть. Ольга безнадежно оглянулась, высматривая скорую.
У ворот мелькнула розовая курточка; серебристый рюкзак болтался на одном плече, как маятник, в такт прямым, стриженным до плеч волосам. Ледяной булыжник взорвался горячим гневным фонтаном. Даже по затылку Полинки было видно, что глаза у нее прищурены, а челюсть выдвинута. «Коза упертая», – раздраженно пробормотала Ольга. Прижала ладонь к ребрам, даже сквозь куртку чувствуя, как колотится сердце. Медленно вдохнула, выдохнула, дожидаясь, когда пройдет желание перегнуть дочь через колено и надавать по заднице.
Мужик, переминавшийся у ограды, ринулся Полинке наперерез. Девочка его не заметила – все ее внимание сейчас уходило на то, чтобы шагать к воротам: не быстро и не медленно, с вызывающе прямой спиной. Мужик летел на нее неуклюже и стремительно – сейчас схватит, собьет с ног… Она, задохнувшись, бросилась вперед.
– Ольга! – заорал мужик.
Ольга остановилась, будто налетев на стену, недоумевая, пытаясь поймать взгляд незнакомца, – да незнакомца ли?! Но тот смотрел только на ее дочь.
– Ну Ольга же! Подожди! – Он схватил Полину за руку. Та отшатнулась, сердито выдернула ладонь. – Да послушай же, что скажу, – с отчаянием проговорил мужик. – Я…
Его слова заглушило кваканье подлетевшей к школе полицейской машины. Белая с синим тачка лихо затормозила у ворот, из нее выскочили двое и бросились на незнакомца. Полинка шарахнулась, потеряла равновесие, – но Ольга уже добежала, обхватила, прижала ее к себе.
– Как-то быстро, – удивленно пробормотала она.
Мужик неумело отбивался. Рубашка вылезла из лоснящихся брюк, задралась, обнажив дряблый белый живот. По багровым небритым щекам текли слезы. Его уже волокли к машине – с неестественным остервенением, то и дело поддавая дубинкой под ребра. «Узнаешь, как детишек караулить, урод», – расслышала Ольга. Колени подкосились от запоздалого ужаса. Под рукой возмущенно вякнула придавленная Полинка.
– Это он? – спросила Ольга, с трудом разлепив пересохшие губы. – Он?!
Ее никто не услышал. Один из полицейских нацелился дать по распухшей морде, в зажмуренный глаз, из которого катилась крупная, как у ребенка, слеза, но другой, постарше, вдруг схватил коллегу за плечо, внимательно прищурился: