Нет времени для размышления, как это случилось. Смогу ли сесть на аэродром? Кажется, смогу. Делаю крутой разворот со снижением влево, иду от "Т" назад. Высота быстро падает. Попутно тяну рычаг автомата винта, уменьшаю обороты - так он меньше тормозит. Шасси пока не выпускаю. Еще немного назад от границы аэродрома: и вот сознание подсказывает: пора! Разворот на обратный курс. А в голове мысль: "Держи скорость, не теряй скорость!"
Разворот заканчиваю на высоте 200 метров. Чуть впереди колючая проволока аэродрома. Теперь ясно - попадаю на поле. Пора выпускать шасси, кран вниз, тук, тук - левая, правая стойки становятся на замки.
Еще несколько секунд, и самолет катится по зеленому ковру. Вспоминаю, что другой самолет может идти за мной на посадку; нужно освободить полосу. Используя инерцию самолета, отруливаю...
Самолет останавливается. Винт, мотор безжизненны. Самолет еще шумит гироскопическими приборами - это непривычно в наступившей вдруг ошеломляющей тишине...
Я долго сижу в кабине и постепенно прихожу в себя от бешеной работы. Наконец доходит до сознания другая сторона дела.
"Что теперь будет? Налицо летное происшествие - посадка без горючего..."
Представляются всякие кары и самое страшное: на время отстранят от полетов.
Настроение падает. Светлое впечатление от удачно выполненной посадки в очень сложных условиях сменяется тоской и тревогой.
"Да, тут несдобровать! Долетались мы с Вартаном!.."
Я вылез из кабины, освободился от парашюта, положил его на сиденье, прошел несколько шагов, разминая ноги.
Вдали показался стартер-грузовик. Он направлялся ко мне. В открытое окно виден Иван Фролович; в кузове механик Авданкин. Они остановились у самолета.
Козлов вышел, быстрым взглядом окинул самолет и повернул ко мне красное, сердитое лицо.
- Без горючего сел, Шелест? - спросил он. В тоне его незаметно ничего утешительного.
- Да, я замерил перед площадкой, Иван Фролович, литров семьдесят оставалось...
- Мерил, мерил... Думать надо. Посмотрим, как ты мерил. Авданкин, замерь, сколько у него осталось, отконтри кран! - И опять ко мне: - Ну, рассказывай, "испытатель", как это летал так?
Я начал по порядку, и мы отошли от самолета. К концу моего доклада Авданкин подал бутылку с остатками бензина. Это все, что ему удалось нацедить из машины.
- Так где остановился мотор?
Мужество меня покинуло, и я согрешил.
- Уже на планировании, - сказал я, - при заходе на посадку, Иван Фролович.
Козлов долго и резко меня отчитывал, и я чувствовал себя снова учеником.
Да, я знал, что виноват: увлекся, допустил, вернее, чуть не допустил непоправимую ошибку. Не будь этого "чуть", случись это не над аэродромом, а над городом, лесом... Что было бы тогда?
Нет нужды говорить, что на этом наши полеты по уплотненному графику закончились. И Сагинову этот случай надолго запомнился.
Впоследствии в испытательной работе у меня еще случались вынужденные посадки с остановившимся двигателем, но то другое дело.
А вот посадки без горючего никогда больше не было. Такую ошибку по неопытности я допустил одну. И сейчас воспоминание о ней приводит меня в смущение. К счастью, все окончилось благополучно. Здесь помогла мне случайность, везение и - пожалуй, еще больше - опыт полетов на планерах.
Воздушная подушкаК лету сорокового года планер "Рот Фронт-7" с автоматикой Фищука был, наконец, готов к полетам.
Как только спускаются сумерки, мы выводим свою технику на старт. Давно засветились огни в окнах, горят фонари вдоль взлетной полосы, но мы все еще медлим - ждем "ночки потемней".
Наконец с границы аэродрома бежит в небо вертикальный луч прожектора. Иногда он упирается в кромку облаков, образуя на них яркое белое пятно, но чаще светлый столб уходит в бесконечность и пропадает на фоне ярких звезд и белизны Млечного Пути.
- Ну, пора! - говорит изобретатель, помогая мне усаживаться в кабине планера.
Самолет-буксировщик подрулил еще засветло и теперь стоит темным, еле заметным силуэтом. Вот зажглись бортовые огни: зеленый справа, красный слева, на хвосте белый. Значит, пилот уже в кабине.
"Сцепщик" мигает из кабины фонарем, показывая мне готовность. Сигналю ему в ответ и ощущаю плавное движение планера по траве. Наш воздушный поезд уходит в темноту ночи.
Зрелище почти фантастической красоты можно наблюдать в ночном полете. Впереди мчится чуть освещенная синими мерцающими огоньками выхлопных газов черная птица. Она увлекает меня за собой. Троса, связывающего нас с самолетом, я не вижу. Держу свой планер так, чтобы он шел чуть выше самолета, иду почти ему в хвост, и планер не ощущает никаких рывков. Полет проходит плавно, спокойно.
Ночью почти всегда в воздухе спокойней, чем днем. Отдыхает стихия после дневной суматохи.
Постепенно высота увеличивается. Мы делаем большой круг над аэродромом. И хотя невозможно, идя на буксире, отвлечься от управления даже на секунду, чтобы не допустить рывка, все же успеваю рассмотреть освещенную Москву. Красавица столица сверкает миллиардами электрических огней; над ней ореолом дымка ночного неба.
Разворачиваемся на испытательный маршрут, и Москва остается позади. Вскоре замигали огни на самолете: требуют моей отцепки.
Я жму на рычаг и чувствую, как планер получает свободу. На фосфоресцирующей шкале высотомера стрелка показывает 1500 метров. Иду вперед, на прожекторы. Придерживаю слегка управление - слышу биение пульса автоматики, я включил "адскую" машину и теперь жду.
Острый луч прожектора прорезает небо, настороженно смотрю на него: это ключ к тайне Фищука; в нем сила, которая должна заменить глаза, руки человека. Посмотрим!
Попадаю в первый сноп луча и вдруг ощущаю резкое стремление машины клюнуть вниз. Придержав ручку управления, выключаю автоматику и захожу еще раз.
На втором заходе все повторяется, но, войдя в крутое планирование, машина быстро проскочила луч и потеряла "инициативу". Поймав луч, телеуправление дало начальный импульс рулям, но поздно: луч оказался позади.
Планер, набрав скорость, стал выравниваться.
С этого полета начались бесконечные искания и мытарства в доводке аппаратуры, к которой я так и не был допущен. Фищук требовал от меня главным образом отчеты с подробным описанием всех замеченных явлений в полетах. Так он представлял себе творческое участие летчика в работе.
- Ну как? Видно, сработались с изобретателем? Вид у тебя бодрый, - сказал Иван Фролович, когда я вошел к нему в кабинет.
- Как совы: работаем по ночам, а днем спим. Фищуку куда ни шло, он привык.
- Новые результаты есть?
- Пока все на одном месте. Клюет и теряет... Пробуем по наклонному лучу - так получше.
- Как он?
- Нервничает, еще больше дергаются веки. Я ему как-то высказал мнение относительно обратной связи. Долго молчал, но согласился...
- Ну ладно. Хочу тебя направить еще к одному изобретателю.
- Вместо Фищука?
- Нет, по совместительству. - Козлов исподлобья посмотрел на меня и улыбнулся. Я молча ждал. - Ты слышал что-нибудь о воздушной подушке?
- Немного. Мой приятель спортсмен Павлов испытывал в тридцать пятом катер профессора Левкова, кажется, на Ладоге. Очень интересная конструкция: чаша, перевернутая вверх дном. Если в нее нагнетать воздух, то он будет стремиться приподнять чашу, вырываясь из-под краев, - изложил я то, что слышал от Павлова.
- Так. Вот и этот конструктор сделал нечто подобное, только для самолета. - Взглянув на часы, Козлов добавил: - С минуту на минуту он должен быть здесь. Подожди.
За моей спиной скрипнула дверь, и кто-то спросил:
- Разрешите?
- Входите, как раз ждем вас, - ответил Иван Фролович.
Вошел худощавый молодой человек, черноволосый. Очки в толстой оправе придавали ему ученый вид. Он приветливо поздоровался с Козловым.
- Знакомьтесь, ваш летчик, - сказал Фролыч.
- Надирадзе, инженер.
Пожимая ему руку, я обратил внимание на его лицо, оно было так тщательно выбрито, что на коже проступала синева. Скромный опрятный костюм, ослепительный воротничок, модный галстук.
"Это совсем другой человек", - подумал я.
Через несколько дней произошло более близкое знакомство с изобретателем и его машиной в мастерских одной из лабораторий ЦАГИ. Мы пришли туда вместе с ведущим инженером А. С. Качановым, моим новым шефом по испытанию конструкции, созданной А. Д. Надирадзе.
Войдя в цех, мы увидели впереди легкий двухместный спортивный моноплан; он был несколько выше обыкновенных самолетов.
- Возвышается, словно на пьедестале, - заметил Качанов.
"Пьедесталом" была большая овальная металлическая платформа, опиравшаяся на надувную лодку, как бы перевернутую вверх дном; это сооружение заменяло самолету шасси.
Слушая пояснения изобретателя, мы с большим интересом рассматривали эту оригинальную конструкцию.
В центре платформы, под фюзеляжем, помещался многолопастный вентилятор, приводимый в действие специальным мотором.
- Это сооружение и создает воздушную подушку, - сказал Надирадзе. Он махнул механику, сидящему в самолете; тот запустил мотор вентилятора, прибавил газ, и мы с удивлением увидели, как из-под баллона со всех сторон начал струиться воздух, разметая пыль. Машина вся задрожала и будто стала повыше.
Я потрогал ее за крыло. От малейшего усилия самолет в тонну весом легко сдвигался с места, разворачивался.
- Ничего удивительного, - сказал Качанов, - ведь она сейчас взвешена, почти не касается земли, опираясь на тонкую воздушную прослойку. Так что трение сведено к минимуму.
- Толкните - и она заскользит, как шарикоподшипник по стеклу, - добавил Надирадзе.
- Кому же принадлежит первооткрытие этого многообещающего физического явления? - спросил я, сильно заинтересованный зрелищем.
- Идея воздушной подушки принадлежит Циолковскому. Его продолжатель - профессор Левков. Я применил эту идею в авиационной конструкции, - ответил Надирадзе.