Пришлось мне на "Чайке" (И-15) сопровождать "мессер".
Его Гринчик испытывал на штопор. Взлетели мы вместе, и я на своем биплане пошел круто вверх, наблюдая, как Гринчик поднимается полого по большому кругу. Используя запас высоты, я решил подстроиться к нему, но Гринчик обладал значительным преимуществом в скорости. Стоило мне прибавить скорость, и я отставал в подъеме. Делать нечего - нужно было оставаться в центре круга и продолжать подъем до высоты встречи с "немцем".
К пяти с половиной тысячам метров я подобрался чуть позже. Гринчик пристроился ко мне и улыбается во весь рот, показывая роскошные зубы. Я пододвинулся к нему как можно ближе, так что левые крылья моего истребителя оказались между крылом и хвостом "мессера". Нас с Алексеем разделяли метров шесть-семь. Оскалившись, я передразнил Гринчика. До него, видно, дошло, и он, зажав ручку в коленях, поднял вверх обе руки: "Сдаюсь!" И перестал смеяться. Мы прошли в строю минуту, каждый "переваривал" впечатления.
Наконец он поднял палец: "Первый режим".
Я отошел немного в сторону. Он стал терять скорость. Винт "мессера" медленно вращался, а длинный тонкий хвост с кронштейном на конце для противоштопорного парашюта провис. Крылья выбросили вперед предкрылки... Машина еще некоторое время так висела, но вот резко отклонился руль поворота, и "мессер", закинув нос, свалился на крыло, начав левый штопор. Я ринулся за ним крутой спиралью, наблюдая, как Гринчик будет выводить. Все шло нормально: "мессер" прекратил вращенье, заблестел диск винта, и темный силуэт "немца" устремился к перистым облакам...
И так режим за режимом. Вверх - на пять с половиной, оттуда - вниз до двух тысяч. Все шло хорошо. Даже слишком.
Не знаю, как ему, Гринчику, а мне в этом полете было не весело...
Постепенно все наши летчики включились в испытания немецких машин. Мне тоже кое-что перепало - сперва на двухмоторном "фокке-вульфе", потом на обоих "мессерах" (109, 110). Пришлось порядочно полетать на "юнкерсе" и других самолетах.
"Немцев" удалось попробовать и Виктору Расторгуеву, моему другу.
Виктор пришел в наш институт в сороковом году, а за два года до этого ЦАГИ пригласил его "приватно" испытать гибкие, серповидные крылья конструкции Беляева. Удивительные "эластичные" крылья сами собой выдержали эти испытания, но кабина аппарата при одном из пикирований отломилась.
Экспериментатор Володя Александров был выброшен - разлом пришелся как раз против него. Зато Виктор Расторгуев еще немало покувыркался в кабине, пока сумел выбраться и открыть парашют.
Они перетрухнули уже потом, когда разглядывали на земле обломки машины.
- Таково "посвящение в сан испытателей", - заметил Александр Сергеевич Яковлев и предложил Расторгуеву провести исследование плоского штопора на одном из своих спортивных самолетов.
- Посмотрим, что это за "тигра", - с улыбкой согласился Виктор, хотя никому еще не удавалось вывести самолет из плоского штопора.
Конечно, испытатели подходили к этому "зверю" постепенно и очень осторожно. Но в конце концов им удалось "подобрать ключи". Срыв за срывом, штопор за штопором, и к исходу испытаний они накрутили две тысячи плоских витков.
Виктор Расторгуев стал первопроходчиком этого сложнейшего явления в полете. Поэтому его можно смело поставить рядом с Константином Арцеуловым и Василием Степанченком.
Арцеулов, как известно, в 1916 году впервые вывел самолет из нормального штопора. Степанченок в 1933 году впервые проделал перевернутый штопор, в который можно угодить из положения вверх колесами. И наконец, Расторгуев в 1938 году испытал методы вывода самолета из плоского штопора.
В меру честолюбивый, Виктор воспринимал славу весело: есть - хорошо, нет - переживем!.. Но уже в середине мая тридцать седьмого года она ласково коснулась его плеч: на первой полосе "Правды" мы любовались его портретом с подписью: "Мировой рекордсмен парящего полета на планере - дальность 652 километра".
Настроение у Виктора менялось быстро - он был очень эмоционален. Я представляю его лицо - сейчас бы сказать ему: "Виктор, поздравляю! Твоим именем назван один из кратеров на Луне!.." Вот бы поднялся хохот, безудержный, попробуй такого убедить, что это правда!..
Как-то в конце лета сорокового года, возвращаясь домой после работы, мы с Виктором делились впечатлениями. Нам обоим хотелось найти у "немцев" что-нибудь этакое похуже.
- Можно подумать, - говорил Виктор, - что они знают "петушиное слово" и заклинают им создаваемые самолеты, - все они устойчивы, хорошо управляемы и в этом похожи друг на друга.
- А ты недалек от истины, - согласился я. - Но вот что здорово: это слово уже "поймали". Оказывается, все немецкие фирмы строят машины по единым нормам: они придерживаются строгих стандартов в соотношении рулей, моментов, усилий, площадей... Да что там: всё по-немецки, все каждой машине выдается по норме.
И мы с Виктором все же, сопоставляя скорости и высоту полета, нашли, что наши новые машины: МИГи, ЛАГГи, ЯКи, "пешки" - не уступают иноземным.
Будто бы повеселев, шли дальше, затевали новый разговор о чем-нибудь, но неизменно скатывались к "немцам".
- Простота и уют! - говорил Виктор. - Сядешь в кабину, одним взглядом все приборы охватишь - их немного.
Я киваю головой: самое нужное. И не случайно на черных шкалах две ярко-желтые засечки: "от" и "до", - между ними стрелка... Сразу видно, что все стрелки на местах.
- Действительно, на кой черт все эти цифры читать? - горячо подхватил Виктор. - Представь, боевой вылет - что мне до них? Все внимание - куда? На небо: где противник.
- Да, это не пустяк, - говорю. - Мы тут как-то в воздухе жестикулировали с Гринчиком, словно немые. Как сговоришься? У него есть радио, у меня - нет!
Мы помолчали. Подойдя к дому, Виктор будто враз выплеснул все раздумья:
- Черт с ними! Наши новые истребители не хуже, - и запнулся; подумав, продолжал потише: - Только маловато их. Пока-то дойдут до большой серии... попадут в части... А немцы уже заставили работать на себя всю Европу!
Пришлось согласиться: "Рейх - на коне!" И впервые так отчетливо возник вопрос: что делается сейчас в наших истребительных частях?
Ответ не заставил себя ждать.
Осенью же сорокового года проездом в санаторий ко мне заскочил Виктор Ильченко, приятель еще по Коктебелю, известный планерист-рекордсмен. Забегая вперед, скажу, что Виктор сохранил прекрасную спортивную форму и после войны, завоевав несколько мировых рекордов дальности парящего полета на двухместных планерах.
- Привет сибиряку-минусинцу! - встретил я его.
Он широко улыбался.
Сели за стол.
- Ты, Витя, из каких краев?
- Стоим в Молдавии, недалеко от границы.
- Ну, как там у вас? На чем летаете?
- На "ишаках". Хорошо... Пилотаж - двойные бочки. Прелесть! А сады! Ты не можешь себе представить, что там за сады! Ветки ломятся. Солнце, ни облачка. Жара. Заберешься в сад - прохладно. Не то что на горе Клементьева, кроме выжженной травы - ничего!
Все это было сказано чуть ли не на одном дыхании, без передышки, и сенсационно Виктор закончил:
- Я, брат, женился, славная девчушка!
- Поздравляю! Как же это ты вдруг, давно ли?
- С месяц, - он от души засмеялся.
- И уже разлука?
Ильченко встал, посмотрел в зеркало, одернул на себе отлично сидящую гимнастерку одним движением так, что все складочки ровно расположились под ремнем сзади.
- Да, вот еще. У нас новые порядки: летчикам никаких поблажек - полная строевая подготовка и ружейная стрельба. Провели понижение в чинах. Из школы теперь, шалишь, выпускают только сержантами: "солдат-летчик". Тимошенко порядки ввел; строг, говорят, до ужаса!
- Ну, как новые самолеты осваиваете? - спросил я. - Каковы впечатления?
Он улыбнулся: